«Всё это было абсолютно непривычно»
— Владимир Викторович, давайте вернёмся на 40 лет назад. Вы 35-летний капитан, глава городского отдела КГБ в Сарапуле. И вот утром 17 декабря вам поступает тревожный звонок из школы №12...
— Да, причём позвонили прямо в кабинет. В трубке взволнованный голос сообщил, что «двое мужчин держат под ружьём целый класс». Была именно такая фраза, хорошо её запомнил.
— Какая была первая мысль, когда услышали это?
— По тем временам, конечно, всё это было абсолютно непривычно. Непонятно, что за мужики, что за класс, что вообще происходит... Я послал одного из сотрудников, говорю: «Поезжай, разберись, что там такое, доложишь мне по телефону». Он взял машину, которая у нас была одна на весь отдел, и поехал в школу. А прямо напротив нас было здание горотдела милиции. И тут я вижу, как оттуда выбегают люди в касках, в бронежилетах, с автоматами. Стало понятно, что происходит что-то серьёзное и им тоже сообщили о происшествии. В нашей машине был телефон, я сразу позвонил, приказал сотруднику вернуться за мной, и мы поехали в школу.
— Лидером у них был Ахметжан Колпакбаев? Он не любил СССР и очень хотел сбежать на Запад в поисках лучшей жизни.
— Да, мне девочки из класса рассказывали потом, как он подошёл к одной из них, взял за форму и говорит: «Вот, видишь, ты сидишь в шерстяной кофте, это с наших верблюдов. Мы вас поим, кормим, одеваем. И мне такая страна не нужна, я хочу уехать в Америку». Конечно, для детей по тем временам такие взгляды были шоком, они не могли поверить, что человек так может рассуждать всерьёз.
Он бредил магнитофонами, джинсами, которых тогда в СССР почти не было. И вот эта мотивация материального благополучия у него была, по-моему, превалирующей.
Уже позже я слышал от командира «Альфы» Геннадия Зайцева, что его потом несколько раз видели у американского посольства, после того как он освободился из заключения. Эту идею он, видимо, и спустя много лет после случившегося не оставил.
— Второй, Александр Мельников, попал под его влияние?
— Да, он был тут ведомым, хотя до армии у него была судимость за кражу, если не ошибаюсь. К Колпакбаеву в военной части уже возникали вопросы, и к огнестрельному оружию его не допускали. Поэтому ему для осуществления замысла нужен был кто-то ещё. А Мельников в тот день как раз заступил в караул. Они вдвоём пошли на другой пост охраны и забрали у солдата ещё один автомат. Я когда потом к ним в кабинет заходил на переговоры, видел, что Мельников был в подавленном состоянии. Даже девочки из класса мне говорили, что на суде им стало его так жалко, что они своими показаниями постарались, чтобы он срок поменьше получил. Вот такие заложницы у нас были сердобольные.
— Солдаты-срочники иногда решаются на отчаянные поступки под влиянием дедовщины. Эта версия потом рассматривалась?
— Да, информация проверялась. Над сотрудником особого отдела даже угроза нависла, что он просмотрел всё это. Накануне ЧП он мне как раз докладывал, что в этой части есть проблемы.
Дедовщины там не было, но был беспорядок: и пьянство, и гулянки, и самоволки, боеприпасы хранились на открытом воздухе. Поэтому можно сказать, что вся эта ситуация стала в том числе и следствием отсутствия дисциплины и нормальной воспитательной работы.
Кстати, уже после захвата школы там порядка 37 офицеров были уволены, так что в армии выводы тоже сделали.
— Как двое солдат с оружием без проблем попали в школу?
— Они пришли и сказали, что ищут пропавшие из части мины и им надо переговорить с учениками старших классов. Там, кстати, достаточно смешная ситуация получилась. У 10 «В» класса шёл урок биологии, и, когда те заглянули в класс, учительница им ответила, что до конца урока осталось несколько минут и ей надо закончить объяснять тему. Им пришлось ждать в коридоре, пока она закончит. Только после этого она их там нашла и позвала беседовать с детьми.
— Как развивалась ситуация после того, как солдаты зашли к детям?
— Учительница пошла и доложила ситуацию директору Льву Лапину. Лев Александрович (сейчас эта школа носит его имя) пошёл в класс, но дверь оказалась запертой изнутри. А когда он потребовал открыть дверь, прогремели два автоматных выстрела. Хорошо, что пули в потолок ушли. Лапин сразу всё понял и стал звонить кому надо. А террористы почти сразу отпустили Мишу Перевозчикова. Он был лидером в классе и самым физически крепким из детей.
С ним они передали и записку с требованиями. Там было три пункта. Они хотели свободного выезда из страны и в случае непринятия их ультиматума в течение 24 часов обещали расстрелять заложников. Упоминалось также, что за их безопасность отвечает КГБ.
«Доверяют только КГБ»
— Что вы увидели, когда прибыли в школу?
— Когда я подъехал, там уже были милиционеры и пожарные. Старший из милиционеров мне доложил обстановку. Потом кто-то из педагогов мне передал эту записку, и кто-то из них же подсказал: в школе есть радиоузел.
Когда я записку прочитал, то сразу два вывода сделал. Первый — они доверяют только КГБ. То есть нам уже повезло, что они обозначили госструктуру, с которой готовы вести переговоры. А второй момент — это требование свободного выезда из страны. Подчёркиваю — свободного. Я им тогда спокойно объяснил, что нормально выехать они не смогут, потому что их арестуют, куда бы они ни прилетели. А для того, чтобы всё было нормально, необходимы загранпаспорта и визы на выезд, чтобы всё было как бы по закону. Это было моей психологической находкой.
— Она родилась в голове сразу?
— Подсознание сработало.
Очевидно, что они понятия не имели о механизме выезда за рубеж. Поэтому, просчитав этот момент, я сразу решил, что на этом надо сосредоточиться.
Пошёл в один из классов и сел к микрофону. Обратился к ним по радио. А я проходил срочную службу на ядерных полигонах в Казахстане, поэтому знал, как надо к местным людям правильно, уважительно обращаться. И я ему сказал: «Ахметжан, мы готовы вести переговоры. Ты можешь устно подтвердить то, что я прочитал в записке?» А он мне отвечает вслух, туда прямо в радио кричит: «Да, я…» Ребята-заложники, как бы там ни было грустно и страшно, в этот момент не выдержали и засмеялись. Объяснили ему, что разговаривать с радиоприёмником не получится и связь тут односторонняя.
Я ему говорю: «Я спущусь к тебе и подойду к двери». А он предупредил, чтобы не подходили к ней, иначе он убьёт всех. Подошёл, говорю: «Это я, Ахмет, вы правильно там всё написали? Я правильно вас понял?» — «Да, правильно всё поняли». — «Ну хорошо». Вот так мы начали контактировать.
— Информация о ЧП в школе быстро попала на самый верх?
— Конечно. Доложили дежурному по КГБ Удмуртии в Ижевск. Тот сразу доложил начальнику республиканского КГБ Борису Соловьёву. Он, кстати, в тот момент был в машине и как раз ехал к нам в Сарапул. У нас должен был быть годовой отчёт, то есть я должен был отчитаться о нашей деятельности.
К его приезду в школу я уже держал всё под контролем: вывели всех детей из школы, сделали два кольца оцепления — одно в самой школе, другое метрах в 600, чтобы туда не прорвались родители детей, а попытки такие, конечно, были. Ещё назначил сотрудника, которому сказал: опроси всех, кого можешь, выясни, как всё было с первой секунды. Про себя называл его летописцем. Потом это всё к главе КГБ Юрию Андропову легло на стол.
Когда Соловьёв приехал, я доложил обстановку, началась работа оперативного штаба под его руководством. Развернули пункт питания — надо же было кормить людей. Мы и детей потом накормили, и даже самих захватчиков. Они поначалу боялись, что их отравят, но когда увидели, как дети уплетают за обе щеки пищу, тоже решились. Даже хирургический стол приготовили, пункт переливания крови — мало ли как ситуация обернётся.
— Потом, как я понимаю, с ними стал по радио говорить уже сам Соловьёв, а затем уже и вам удалось войти в класс?
— Да, Соловьёв постоянно убеждал их, пытался как-то воздействовать аккуратно, чтобы не разозлить, но это не слишком-то помогало — никакой особой реакции на его увещевания я у них не заметил. Они даже жаловались на него, просили это радио выключить. А прямой контакт удалось установить после того, как они стали отпускать детей в туалет, но с жёстким условием: бегом назад, иначе стреляем в тех, кто остался.
Это, на самом деле, очень важный и показательный момент, потому что никто из выпущенных тогда девочек даже не подумал бросить одноклассников, поставить их жизнь под угрозу и не вернуться в класс. Меня их поведение очень тронуло.
Хотя в штабе была тогда чья-то дурная инициатива — детей в класс не возвращать, мол, жертв при штурме будет меньше.
— То есть уже тогда кто-то считал, сколько может погибнуть при спецоперации?
— Да. Но тогда я со своей стороны настоял, чтобы ребята вернулись в класс. Как показала жизнь, это решение было абсолютно оправданным. Потом других детей отпустили в туалет, и, увидев, что нам можно доверять, они даже сами по одному вот так сходили. И это доверие, которое мы тогда у них вызвали, оказалось очень важным психологическим моментом. Сходив в туалет, они опять закрылись в классе, и тогда я сказал Ахметжану через дверь: «Ну что ж мы через дверь с тобой разговариваем, давай как люди поговорим. Я зайду». Он помолчал и говорит: «Заходите».
— Каково было ваше первое впечатление?
— Все ребята были собраны в одном углу. При этом у детей визуально не было какого-то сильного испуга, обстановка была спокойной. Окна были закрыты: раньше в школах были такие большие планшеты для чертежей, рисунков — вот ими они их прикрыли, опасаясь снайперов.
— Опасения были обоснованными?
— Конечно, у нас была команда снайперов, у которых был приказ стрелять по возможности. Но с этими планшетами это стало слишком опасно: непонятно, в кого можно попасть в итоге, да и повода всё-таки на тот момент не было, ведь шли переговоры, детей никто не трогал, всё было более-менее цивилизованно.
— Как вас встретили террористы?
— Колпакбаев сидел прямо напротив двери, Мельников — справа от входа.
Когда я зашёл, то первым делом пиджак распахнул, чтобы показать, что я без оружия. Но Колпакбаев всё равно мне автомат буквально в живот воткнул, а Мельников — сзади, в спину.
— То есть одновременно в вас сразу два ствола упирались?
— Да, не самые приятные ощущения. Они же тоже не знали, что я там замышляю, может, попытаюсь их обезвредить. И, в принципе, теоретически, пожалуй, я мог бы это сделать, всё-таки физически был хорошо подготовлен, спортом занимался, а тут два таких невысоких щуплых паренька... Но рисковать и устраивать бойню не хотелось.
— То есть на террористов в современном представлении они были не очень похожи?
— Абсолютно нет. Оба какие-то неуклюжие, в валенках и бушлатах.
«Штурм — самый худший вариант»
— Идея оформления загранпаспортов с необходимостью заполнения всех соответствующих анкет была гениальна не только тем, что вы их таким образом успокоили, но и тем, что выиграли время, чтобы на место успела подъехать группа спецназа «Альфа» из Москвы.
— Это стало важным моментом, когда они согласились, потому что работа уже шла не по их плану, а по нашему. То есть мы перехватили инициативу.
— А изначально у них какой был план?
— Сесть с детьми в автобус, а затем на самолёт. Но, к счастью, мне удалось навязать им наш сценарий. Просто спокойно им объяснил, что если полетят вот так, то прямо с трапа их там сразу в тюрьму отправят. Потому что они будут уже никакими не эмигрантами, а нарушителями границы, да ещё с оружием и детьми. Так или иначе, но они задумались. Тут ещё, конечно, погода очень помогла.
— Каким образом?
— Вьюга была жуткая, сильный снегопад. Я им показал в окно и объяснил, что в такую погоду ни один борт не поднимется, да ещё и дети... Заодно я предложил им обменять их на себя, мол, с целым классом лететь будет тяжело. Здесь как раз сработал уже фактор доверия, и Колпакбаев согласился. Но сказал, чтобы с нами полетел ещё и глава МВД Удмуртии. А он уже на пенсию готовился, старенький был. Я доложил. Начальство решило не рисковать, посчитало, что меня одного им хватит.
— Вы понимали, что надо вести себя с ними аккуратно и силовых действий не предпринимать, но решало всё начальство. Насколько серьёзно рассматривался силовой вариант?
— Серьёзно. Уже прилетела из Москвы группа «А», известная теперь как «Альфа», и силовые варианты захвата террористов активно обсуждались. Я тогда познакомился с их командиром, легендой «Альфы» Геннадием Зайцевым. Меня приняли в узкий круг тех, кто обсуждал, как проводить штурм, поскольку я единственный знал дислокацию в классе — кто где там находится. Но штурм в присутствии заложников — это самый худший и самый последний вариант.
В один момент Зайцев ко мне подходит говорит: «Володя, здесь генералов много, давай мы вдвоём как-то будем взаимодействовать, со мной согласовывай все действия».
Там в общей сложности где-то 14 генералов прилетели, в том числе из Москвы. На прямом проводе у них был начальник Генштаба СССР маршал Николай Огарков. Ну и Зайцев, когда председатель наш ему доложил обстановку, начал готовить силовые варианты, ребята расставились по постам. Причём по школе они передвигались исключительно в носках.
— Зачем?
— Чтобы не шуметь лишний раз — террористы же не подозревали об их присутствии в школе, они-то думали, что всё идёт по их сценарию. Представьте картину: огромные щиты, бронежилеты, автоматы, каски — их амуниция даже нас, сотрудников КГБ, тогда поразила — и при этом все идут в носках.
— В течение дня террористы несколько раз отпускали заложников — девочек...
— Да, мы постоянно пытались на них воздействовать, мол, паспорта оформляются, давайте и вы идите навстречу. В итоге отпускали партиями, и в конце концов с ними в классе остались только восемь мальчиков. Эти переговоры длились весь день, уже ночь наступила.
Перед своим последним заходом, под утро уже, я сказал начальнику штаба Соловьёву: пойду к ним и предложу отпустить оставшихся детей, потому что у нас же вроде был уже уговор, что я всё равно останусь у них в заложниках вместо детей. Мне дали добро.
Бескровная развязка
— И в итоге этот заход стал кульминацией всей операции?
— Да, он во много определил то, что всё удалось завершить без стрельбы и жертв. Я зашёл в класс: парни как сидели, так и сидят кучкой в углу. Я говорю: «Ну что, Ахмет, паспорта готовы, визы тоже готовы. Ребята нам больше не нужны». Посмотрел на него, а он исподлобья так глядел и только полукивнул в ответ. Я этим моментом воспользовался и быстро сказал детям, пока захватчики не очухались: «Парни, встали и пошли». Они молодцы — быстро встали и вышли все. Всё, в классе остались только я и они. И в этот момент я просто не дал им опомниться и сказал: «Ну ладно, я пошёл за паспортами». Колпакбаев просто головой кивнул. Снова сработало это созданное нами за весь день полное доверие к себе. И я спокойно вышел из класса, как бы направившись за паспортами. В этот момент для них всё было кончено, по сути.
— Они, видимо, устали сильно и были в какой-то прострации, раз позволили вам так спокойно уйти, не понимая, чем это чревато.
— Да, мне потом снайпер, который следил за ними через окна, рассказывал, как через несколько секунд после того, как я вышел, Ахмет от злости ударил себя сильно по бёдрам — до него наконец дошло. Они заорали тут же: «Капитана сюда, капитана Орехова к нам, дайте сюда капитана!»
— Но поезд уже ушёл...
— Конечно. Мельников даже высунулся в коридор, чтобы я вернулся, но, увидев там спецназ в полной амуниции, со страху бросил автомат им под ноги и закрыл опять дверь в класс. Соловьёв и спецназовцы кричали им через дверь: «Бросай оружие! Штурмуем!» В общем, мощно психологически на них давили. Те молчали, ну и когда уже бойцы ворвались в класс, там секунд за семь их обезвредили вообще без проблем. Колпакбаев выстрелить не успел, возможно, тем самым сохранив себе жизнь. Но как и что было внутри, я сам не видел, конечно.
— Если бы не ваша смекалка и не ошибка захватчиков, как бы развивалась ситуация по вашим планам?
— Конечно, никто не ожидал, что они в итоге отпустят всех детей, поэтому план Б, конечно, был. Если бы их не удалось обезвредить в школе, то тогда операцию могли провести в аэропорту силами спецназа МВД «Витязь», который в Сарапул тоже приехал и был там наготове. В этом сценарии я должен был быть за рулём уазика в качестве заложника и отвезти их в аэропорт. А там уже где и на каком этапе подстрелили бы, бог его знает.
— То есть там уже по ситуации?
— Да, для начала надо было живым до аэропорта доехать. Потом оказалось, что на шоссе в сторону аэропорта военные выкатили танк — уж не знаю, что они делать собирались.
— А самолёт для террористов действительно готовился?
— Даже не знаю, но у нас всё было серьёзно. Когда начальник ОВИРа из Ижевска хотел как-то испортить бланки только что срочно сделанных загранпаспортов, даже пошуметь с ними пришлось. Мол, включайте голову, в конце концов. Ну я не мог тогда идти к ним с какими-то дешёвыми подделками. Поэтому паспорта сделали абсолютно нормальные, фото взяли из военных билетов. Так что как там было бы в аэропорту, не знаю, но ехать туда мы были готовы.
Но важно отметить, что, несмотря на такие перманентные споры, в целом в действия КГБ никто не вмешивался, хотя там были и шишки из прокуратуры, милиции, армии, партии. То, что никто со стороны не пытался командовать и что-то по своему делать, нам очень помогло.
— Хотя в те времена негласная конкуренция и даже противостояние между МВД, которым рулил всесильный Николай Щёлоков, и КГБ под руководством Юрия Андропова как раз было в самом разгаре. Нередко оно оборачивалось неприкрытым противодействием друг другу.
— Да, противостояние и правда было, я его в своё время на своей шкуре прочувствовал. Но тогда всё было чётко. Когда заместитель Андропова Виктор Чебриков взял командование всей операцией из Москвы, Щёлоков дал команду руководству МВД Удмуртии отойти на задний план и не вмешиваться.
— Вы действовали просто героически. Неужели не было чисто человеческого страха смерти? Ходить вот так под дулами автоматов людей, которым нечего терять... Анализировали для себя тогда, насколько реальная опасность может угрожать лично вам?
— Да нет, я абсолютно об этом не думал. Мне когда этот вопрос задают, я всегда даже теряюсь как-то, не знаю, что говорить. Говорю абсолютно честно: страха за себя у меня не было и как-то не думал, что будет лично со мной. Даже не знаю почему.
«Альбом от детей — высшая награда»
— На следующий день после того, как всё закончилось, освобождённый класс подарил вам памятный альбом. Расскажите о нём.
— Для меня это высшая награда, и до сих пор меня это очень трогает. Потому что дети там от души поделились своими эмоциями, написали очень много слов благодарности. Потому что это не что-то казённое, а живые мысли, чувства каждого ребёнка, который пережил очень сложную ситуацию и поделился этим очень личным со мной. Где ещё такую уникальную благодарность можно найти? Его и журналисты-то увидели только спустя годы, когда уже насели на меня. А так я никому этот альбом не показывал, только маме.
— К вопросу о наградах. Если не ошибаюсь, по итогам операции вам вручили нагрудный знак «Почетный сотрудник органов безопасности», а тому же Соловьёву дали орден Красной Звезды. Наверняка и другим высокопоставленным штабистам что-то перепало. Начальству воздали почести, но почему вас так обошли?
— Я потому и в классе был бесстрашным, что и в целом по службе никогда не боялся говорить то, что думаю, — на коллегиях и совещаниях. Это многим наверняка не нравилось. На мой взгляд, тогда у нас была очень удушливая партийно-комсомольская атмосфера.
— Тот же командир «Альфы» Геннадий Зайцев, с которым вы до сих пор общаетесь, по достоинству оценил ваши заслуги. Неужели он не доложил о них кому надо в Москве?
— Во-первых, я благодарен, что мне дали именно этот знак. Это очень высокая награда. У меня сегодня есть ещё две награды: «Почётный сотрудник налоговых органов» и «Почётный гражданин Удмуртской Республики». Как Змей Горыныч, три головы у меня в «почёте». На тот момент она была очень редкой, на самом деле. У меня знак под номером 6071. Это в масштабах страны. Льгот там финансовых никаких, конечно, нет, но для меня это было вообще неважно.
— Неужели даже какой-то премией не наградили?
— Да нет, конечно. Но когда меня спрашивают, а что значит «почётный»? Я отвечаю, что это когда ты состоялся в своей профессии. Я так считаю. А что касается каких-то наград для других, то у меня абсолютно никогда ни к кому не было зависти никакой и вот этих размышлений: а почему ему, а не мне... Я ни тогда, ни потом вообще об этом не думал. Мне говорили: «Ну как так? Человек сидел на другом этаже — боевой орден получил, а вот вы…» Я никогда не поддерживал этих разговоров. Руководство так посчитало — значит, так надо.
— Как сложилась судьба Колпакбаева и Мельникова?
— Колпакбаеву дали 13 лет лишения свободы, а Мельникову восемь. В качестве свидетеля я приезжал на военный трибунал, который проходил в Свердловске. Туда вызвали и некоторых девочек из класса для дачи показаний. Сам суд длился очень недолго, там доказывать особо ничего не надо было — всё очевидно.
— Как вели себя подсудимые?
— Они какие-то сытенькие и ухоженные на скамье подсудимых сидели. Вот это я запомнил хорошо. Потому что, когда я видел их обормотами в том классе, это другая совсем картинка была. Им, кстати, вменили не терроризм и не измену Родине, а только покушение на измену. Ну и довесили хищение оружия и уход из части.
— Странно, ведь их действия — вооружённый захват заложников — чистой воды терроризм. Не было разве такой статьи в УК?
— Была, но тогда считалось, что терроризм — это преступление, направленное против представителя органов власти или представителя иностранного государства. У нас же просто до этого не было такого, чтобы детей захватывали. Первый случай такой.
— Как сложилась ваша карьера в КГБ после этой истории?
— Вскоре был переведён в Ижевск, в центральный аппарат КГБ Удмуртии. В 1980-х в КГБ было создано Управление «В» — контрразведка в органах внутренних дел. И на местах в связи с этим были организованы третьи отделы, которые занимались местной милицией. Я был назначен заместителем начальника Третьего отдела. Позже так получилось, что мне предложили должность начальника Третьего отдела, но уже не в Удмуртии, а на Сахалине. В итоге вместе с семьёй переехал туда, это было где-то в 1986 году.
Дальнейшая карьера
— Как складывалась служба на новом месте?
— Возглавил там эту структуру. И потом у нас появилась новая линия — борьба с организованной преступностью, и я руководил и этим направлением. А потом решили бороться с коррупцией — и это направление на меня повесили. То есть, по сути, я там создал целую службу. Я, наверное, один из немногих начальников отделов из региона, кто был в Москве на личном приёме у председателя КГБ.
— Ничего себе!
— Да, тогда, в начале 1990-х, это был уже Виктор Баранников, а сам КГБ уже сменил название. Находясь на Сахалине, я предложил реорганизацию структуры нашего управления. Начальник в Москву не поехал, сказал, мол, ты придумал — ты и защищайся. Конечно, я не ожидал такого, но приказ есть приказ. Поехал в Москву.
Мне по протоколу дали две с половиной минуты, а просидели мы минут 15. Ему было интересно со мной говорить, видимо. Я вышел, и, помню, на меня в приёмной поглядели прямо зверски, что у шефа времени столько отнял. Ну вы лучше на шефа смотрите, что на меня-то…
Вышел я от него начальником Службы. Мне отдали три отдела ещё, то есть я контролировал две трети областного управления. Много всего было интересного.
— В 1994 году, когда вам было всего 48 лет, вы ушли из органов. Почему?
— Выработал 20-летний стаж для пенсии, а особых перспектив для себя я не видел. Мне в своё время предлагали переезд в другой регион на более высокую должность, но я тогда отказался. Звали и в центральный аппарат, в Москву, но у меня зам был очень хороший — и я его вместо себя рекомендовал туда. К тому же были ещё семейные обстоятельства, и я вернулся в Удмуртию.
— Чем занимались после возвращения?
— Пошёл в налоговую полицию и в итоге нашёл себя в этой сфере. Сперва занимался там оперативной работой, а затем меня пригласил председатель правительства республики — думал, по каким-то налоговым делам, а он предложил перейти на руководящую должность в налоговую инспекцию региона. Попросили навести порядок там. Я, в свою очередь, попросил время подумать: всё-таки я оперативно-следственный работник и эта сфера для меня новая, но в итоге согласился. Проработал на этой должности десять лет.
— Почему ушли?
— Потому что выполнил обязательства перед самим собой.
— Что вы имеете в виду?
— Когда я возглавил управление, у нас даже не было ни одного квадратного метра своей площади — мы всё арендовали. Когда я уходил, у нас уже не было ни одного метра арендованной площади. Было построено 18 зданий в этот период. Как это давалось — это отдельная тема. Никто же на это сверху нам не выделял ничего просто так, приходилось ходить в Москве по разным кабинетам, выбивать это всё. Создал хороший коллектив, обеспечил достойные условия труда, соцпакет, до меня этого просто не было. Поэтому спокойно уходил с гордо поднятой головой. Мне тогда было 60 лет, я посчитал, что надо уже молодым дорогу давать.
— Но на пенсию не вышли?
— Да, занялся бизнесом, если это так можно назвать. Создал компанию по налогово-финансовому консультированию. Денег там, вопреки расхожим представлениям, особо много не заработаешь. Я хотел, чтобы у нас было примерно так же, как в обычных судах, где у людей есть адвокаты. В налоговой сфере этого ведь не было, и мы оказывали помощь людям в спорах с той же налоговой. Допустим, пришёл к нам человек: ему налогов насчитали на 400 млн, а он должен-то всего десять. И мы грамотно оппонировали с юридической точки зрения. Когда мне уже перевалило за 70, то оставил и это направление.
— Чем сейчас занимаетесь?
— У нас в республике действует организация «Генеральское собрание», в которой я являюсь заместителем председателя, бывшего многолетнего главы ФСИН Удмуртии Григория Желудова. Если коротко, наша задача — это укрепление государственности.
— В чем это выражается на практике?
— Это и работа с подрастающим поколением (я часто читаю лекции перед разными коллективами), и работа по общественной линии, в Общественной палате Удмуртии, в Госсовете. Сейчас вот книгу написал.
— О чём она?
— Книга называется «Угроза». Она посвящена теме терроризма, который является страшной проблемой. И в ней я хочу донести мысль, что эта беда не абстрактна, не где-то там далеко, в телевизоре, а может коснуться каждого.
Угроза существует здесь и сейчас, и о ней надо помнить, чтобы быть готовым. Там есть и глава, посвящённая событиям в Сарапуле, где я очень подробно рассказываю об этом происшествии.
— Насколько я понимаю, и спустя десятилетия связь между учениками того класса и вами не теряется.
— Да, мы каждый год встречаемся 17 декабря. И в этом году глава администрации Сарапула приглашал. Приходят не только сами бывшие заложники, но и их дети. Одна девочка однажды на вопрос про отношение ко мне сказала, мол, это член нашей семьи — и там все закивали после этого. Мы так и встречаемся — семьями. Никаких застолий со спиртным, ничего — сидим, разговариваем, вспоминаем. Если людей не очень много, то прямо в этом классе и сидим, если много, то перемещаемся в зал побольше. К нам и Геннадий Зайцев приезжает иногда.