— Возвращением наших социологов из Ливии занимались многие, люди даже ходили на пикеты, я в том числе. Как удалось добиться освобождения и что стоило бы изменить?
— Если отвечать коротко и агрессивно, то я лично хотел бы, как в кино — немножко в российском и много в американском. Чтобы к берегам Триполи подошёл военный корабль, например, российский, навёл орудия и сказал бы: «У вас есть два часа на то, чтобы вернуть россиян». Это было бы ярко и симпатично. И когда мы выпустили два художественных фильма «Шугалей» и «Шугалей-2», у меня зрители спрашивали: «Александр, а почему нельзя провести военную спецоперацию?»
— Почему нельзя?
— Этот вопрос не ко мне.
— А государство вам помогало?
— Государство помогало. Но надо понимать, что какое-то резкое, жёсткое движение с нашей стороны было бы, скорее всего, использовано против России. В итоге всё равно всё привело практически к спецоперации, в которой участвовали и Минобороны, и МИД. Дело в том, что Ливия — это то, что называется словом failed state («несостоявшееся государство». — RT). Там пришлось принуждать к миру большое количество разного рода группировок. Потому что тюрьму контролирует одна банда, дороги из тюрьмы в сторону аэропорта — другая банда. Аэропорт — третья. Пришлось продавливать всех.
— Фонд защиты национальных ценностей — организация, которая открыто поддерживает многих людей, оказавшихся в тяжёлой жизненной ситуации. Вы давали средства на поддержку Богдане Осиповой, вели кампанию Максима Шугалея. Мне тоже помогали с адвокатами. Почему вы этим занимаетесь?
— Если есть возможность, мы должны помогать согражданам, землякам, россиянам, людям, которые попали в беду. Моё глубокое убеждение, что практически в любой стране мира для гражданина России потенциально существует опасность. Мы много об этом спорим на различных публичных мероприятиях, в социальных сетях. Отдельные читатели пишут мне: «Александр, вы преувеличиваете. Я простой инженер, что мне угрожает?» Я отвечаю: «Дорогой мой, ты не простой инженер. Ты можешь работать в структурах «Газпрома» или российского ВПК, в судостроении, в космической промышленности или в IT»...
— То есть быть потенциальным шпионом?
— Даже не столько потенциальным шпионом, сколько потенциальной жертвой, потому что к тебе есть интерес. Тебя могут задержать в любой стране мира за что угодно в связи с экстерриториальным принципом американского правосудия. А дальше тебе предложат дать показания, рассказать о тех программах, над которыми ты работаешь. Ведь мы же знаем известную историю о том, что мы якобы украли вакцину у США. Затем испортили всё в лабораториях, чтобы задержать её производство. А потом дезинформировали американское общество про их вакцину и так далее. Список большой. Поэтому, если вы, к примеру, фармацевт Мария из центра Гамалеи, поедете в другую страну, предположим, на отдых в Болгарию, то вас там могут принять и сказать: «Рассказывай про вакцину всё». И повод будет нормальный.
— Я думаю, вы слышали и такой аргумент: «Зачем вы туда попёрлись?» Они уехали отдыхать или учиться — значит, сами виноваты.
— Нет. Ведь каждую историю можно разобрать. Есть история Марии Бутиной, российской студентки-политолога, которая попала под замес совершенно хамски в рамках американского закона об иностранных агентах. Богдана Осипова, которая совершила ключевую ошибку: ей не нужно было возвращаться в США судиться с бывшим мужем. Но её история настолько дикая, что о ней должны все знать. О том, что многодетную мать бросили в тюрьму за попытку защитить своих детей. История российских болельщиков — тоже дикость. Слушайте, ну подрались российские болельщики и английские и всегда дерутся. Но почему-то одни все в белом и являются жертвами, а другие оказываются в тюрьме, да ещё одного из них приговаривают к десяти годам.
Оставаться в стороне от такой несправедливости невозможно и неправильно. А по поводу того, кто куда попёрся, — ты можешь оказаться на месте Олеси Красиловой, которая была в командировке на Канарских островах несколько дней. Ни сном ни духом не знать о том, что находишься в каких-то списках, программах США и тебя там должны задержать. Якобы за какие-то прегрешения сколько-то там лет назад, которые ко всему прочему ещё и не подтверждаются. Но мы живём в таком перевёрнутом мире, когда не нужны доказательства.
— Понятно, что вы помогаете не всем. Как вы выбираете кейсы?
— Люди сами нас находят, конечно. А дальше зависит от той жизненной истории, которую мы узнаём. Если бы мог, я сам бы помог ребятам-болельщикам, но нам не удалось собрать под это деньги. В том числе потому, что — открою секрет — те потенциальные жертвы, с которыми я встречался... Люди сказали: можно помочь, если уверен, что помощь «сыграет». Мы как раз говорим про нашего товарища, которому дали десять лет. То есть можно было бы оплатить адвоката, который просто нажился бы на нас, а приговор остался таким же. И поэтому сложно убедить благотворителей, которым хочется, чтобы был эффект, была победа.
— Принято считать, что у нас люди не жертвуют деньги на благотворительность. Что-то изменилось за последние 10—15 лет?
— Мне кажется, что те меценаты — в лучших российских традициях, — которые были, они есть. Ведь меценат — это не спонсор. Это человек, который в тишине совершает благие дела, потому что ему хочется помогать. Но из-за того, что они не хотят афишировать свою деятельность, мы не знаем об их существовании.
— Может, надо афишировать, чтобы подать пример другим?
— Афишировать надо, но мы же не можем этих людей принудить. Они из самых разных источников узнают, в основном из своего окружения, о людях, которые попали в беду, и помогают.
— Своих не бросаем — это что?
— Мне кажется, это что-то такое в крови. Русские на войне своих не бросают. А против нас идёт война. Гибридная она, торговая, санкционная, информационная. И очень здорово, что есть здравое гражданское общество, которое каждый раз по конкретному поводу может объединяться. То есть у нас хорошие, нормальные люди, которые умеют сопереживать и умеют помогать тому, кому тяжело, кто попал в беду.
Но хотелось бы, чтобы в государстве появилась какая-то чёткая система, модель. Грубо говоря, если россиянин попал за границей в беду, откуда-то должны упасть небольшие деньги на экспресс-работу его адвоката. Или должны быть некие русскоязычные, сертифицированные адвокаты, которые находятся в определённом списке, реестре. То есть небольшой набор решений, к которому можно сразу прибегнуть. И здесь государство должно внести такого рода лепту. Ведь, когда оказываешься застигнутым врасплох разнообразными силовиками за границей, не понимаешь, к кому пристроиться, кому звонить, кто придёт к тебе на помощь. Помогите законодательными решениями, в хорошем смысле бюрократическими конструкциями — и всё заработает.