— Доброе утро. С 8 Марта, Анастасия Владимировна!
— Спасибо вам большое. Прекрасный букет.
— Прекрасно выглядите.
— Вы тоже. Я вас первый раз вижу в таком костюме.
— Да? Слушайте, ну давайте мы тогда сразу перейдём к важному — к вакцинации в городе Москве. Как она вообще проходит?
— На данный момент, на сегодняшний день она проходит очень хорошо.
— А что ж хорошего?
— В Москве у нас вакцинированы более 700 тыс. человек с начала кампании. Значит, ежедневно примерно вакцинируются от 10 до 15 тыс. в зависимости от дня недели, у нас всегда есть свободные слоты. Мы максимально широкую линейку возможностей сделали москвичам, для того чтобы выбрать пункт вакцинации на любой вкус.
— Например?
— Поликлиника. Хочешь — иди в поликлинику: 100 пунктов работает без выходных, электронная запись предварительная, заранее продумай, приди. Привык обслуживаться в частной медицинской организации (а в Москве таких людей много) — пожалуйста, мы бесплатно отдали вакцину всем частным медицинским организациям. Не хочешь ждать, хочешь это сделать прямо сейчас — выбирай любой пункт временной вакцинации, который открыт.
— Зачем мы открыли все эти пункты прямо в торговых центрах? Вот в ГУМе…
— Затем, чтобы максимально удовлетворить спрос москвичей, тех, которые не хотят ехать в поликлинику. Люди очень разные. И мы видим, что у нас по факту временные пункты дают гораздо большую проходимость, чем пункты вакцинации.
— Например?
— До 400 человек у нас приходило в ГУМ ежедневно, и сейчас не меньше 250—300 человек. Это, в принципе, в два раза больше, чем приходящих людей в классический пункт вакцинации.
— А мы понимаем этот тип человека, который идёт в торговый центр, а не в поликлинику? Я вот лично не очень понимаю.
— Ну давайте: 12 млн — и все люди разные. Кто-то вообще не любит ходить в поликлинику, кто-то боится заразиться, кто-то…
— То есть в поликлинике боится, а в ГУМе — нет?
— Кто-то пришёл в торговый центр, увидел очередь и решил сиюминутно привиться. Моя задача не изучать психотипы этих людей, а всем группам людей, несмотря на их особенности, дать удобный канал вакцинации, чтобы вакцинаций было больше.
— Вы сами привились?
— Конечно.
— Чем?
— «Спутником V» уже очень давно.
— Ну и как? Были последствия какие-то?
— Нет. Я же говорю, что практически никаких. У меня была небольшая субфебрильная температура и слегка болело плечо в месте укола.
— После первого шота или второго?
— Только после первого. После второго вообще не было ничего. Я уехала в отпуск и прекрасно проводила время.
— Какие у вас антитела?
— У меня на сегодняшний день нет уже антител, но у меня есть Т-клеточный иммунитет.
— То есть вот сколько у вас вымывались эти антитела?
— Где-то около полугода.
— Полугода, да? А на тот момент, когда вы сделали прививку, какой был титр?
— Максимальный. 3200.
— 3200, да? Ну это по гамалеевскому?
— Конечно.
— А по какому-нибудь «Хеликсу» вы не делали?
— Нет. Я не делала.
— У меня тоже 3200 и тоже, конечно, вымываются. Почему, вы считаете, люди, которые управляют страной и вообще системой, не делают вакцинацию публично?
— Ну это их выбор, их право. Почему? Не все. Кто-то делает публично, кто-то не делает публично. Публично делал вакцинацию Шойгу. Какие-то другие делали непублично.
— Ну потому, что вот вы говорите, в Москве 700 тыс. человек привились…
— Да.
— Это довольно большая цифра. А с другой стороны, это меньше 10% населения. По стране это совсем сейчас мало.
— Ну если в Москве — давайте вас перебью — у нас же большой процент ещё детей. Это раз.
— Которых мы не прививаем?
— Которых мы не прививаем. На сегодняшний день мы даже не начали клиническое исследование — ни первую, ни вторую, ни третью фазу — в силу того, что есть официальные требования, что после постоянной регистрации «Спутника V» будет идти вакцинация. Это первое. Во-вторых, в Москве официально переболели, то есть внесены в COVID-регистры, более 1 млн человек. По нашим данным, на сегодняшний день мы
систематически проводим замер уровня, так скажем, эволюционного иммунитета, и вот антитела G на сегодняшний день имеют в среднем 42—43% москвичей.
— Половина.
— То есть объективная выборка, которой действительно нужно на сегодняшний день делать прививку, не такая большая. Поэтому все эти люди и последовательно идут. Плюс мы упор специально сделали в этот период на группу риска. У нас из этой общей массы 300 тыс. в основном — это люди старшего возраста. Мы полностью привили все дома престарелых первым и вторым компонентом на 93%, то есть основная группа — это хроники и люди старшего поколения. Поэтому если разделить в целом, город, то цифры совершенно по-другому выглядят.
— Как вы относитесь вообще к антипрививочникам?
— Я плохо отношусь к антипрививочникам. И вообще, это не связано с коронавирусом. Это связано с тем, что мы систематически занимаемся вообще популяризацией прививок. Мы знаем, что большая кампания антипрививочная вообще системно существует. И часто бывает, распространяется на детей: очень многие мамы отказываются делать прививки. И мы в прошлый год создали актуальный электронный регистр всех вакцинированных детей. Мы чётко понимаем, у каких детей какие вакцины есть, каких нет, и систематически точечно работаем, таргетированно работаем с каждой мамой, объясняя ей, почему нужно делать те или иные прививки, вот точечно ей для её ребёнка, исходя из того набора, который по факту есть. Поэтому я систематически занимаюсь продвижением, пропагандой именно искусственной такой иммунизации через вакцинацию.
— А вот не кажется вам, что при таком огромном антипрививочном лобби, причём не только в России, а вообще во всем мире, прививка должна быть обязательной?
— Это очень спорный вопрос на сегодняшний день. Я не скажу однозначно. Во многих странах прививка обязательна. У нас в стране пока это не так.
— Ну вот ваше мнение личное?
— Я бы сделала вакцинацию обязательной, если бы такая возможность была. Не всех вакцин. Есть вакцины, вакцинация которых принципиальна. Я не скажу, что я бы сделала обязательной вакцинацию от COVID-19, но есть определённые заболевания, особенно у детей, которые действительно несут колоссальные риски.
— У вас много друзей-антипрививочников?
— У меня вообще нет ни одного друга-антипрививочника.
— Правда? То есть вы ни одного не знаете такого?
— Правда. Ни одного не знаю.
— Может, они вам врут? Я вот недавно буквально видел в своей ленте Facebook: один человек, у него родился ребенок маленький, и он спрашивает, делать прививку или нет. У него уже возникает такой вопрос. И ему отвечает один из его друзей, один из очень известных московских бизнесменов, говорит: «Никогда. Ни в коем случае».
— Ну у меня таких друзей нет.
— Давайте вернёмся тогда к тому, как это всё начиналось. Вот COVID-19 в городе Москве. Мы с вами встречались год назад, когда всё это начиналось. Как мы первый раз узнали о том, что это случится и что в Москве начнётся большая эпидемия?
— Ну во-первых, было уже понятно в начале февраля, даже в середине февраля, что это проблема не только Китая, это проблема всего мира. Несмотря на то что мы имели самую большую протяжённость границы с Китаем, мы «загорелись» не вторыми, мы «загорелись» позже. До нас «загорелись» Италия и Испания, затем — Нью-Йорк. И мы имели возможность видеть, как ситуация разворачивается в этих странах. В связи с тем, что были, на мой взгляд, и на федеральном, и на городском уровне адекватные меры, у нас был определённый временной лаг, который позволил нам использовать это время максимально эффективно. Поэтому с начала уже марта мы приняли первые ограничительные меры и начали кампанию по переводу клиник городских, федеральных и частных, для работы с COVID-19. Ситуация — ещё раз повторю, как она развивалась в
Европе, было всё понятно. Понятно было, что Москва — огромный хаб, понятно было, что у нас высокая плотность населения и что мы не сможем забивать на эту ситуацию. Вопрос был в том только, когда и насколько мы будем готовы к приходу пандемии.
— Как формировался оперативный штаб? Как было понятно, что вот этих людей мы берём, а этих людей не берём?
— У нас на самом деле оперативный штаб формировался в целом в мэрии. В него вошли все буквально службы. Один из основных элементов отчасти нашего успеха — в том, что вся команда мэрии Москвы работала как единый организм. Все были сосредоточены на этой цели в принципе, по сути, штаб в полном его виде возглавлял, конечно же, мэр, и проблемой занимались все. Это не была только проблема социального комплекса.
Понятно было, что такой огромной потребностью по закупке средств индивидуальной защиты, ИВЛ, КТ, пипеток, реагентов…
— Пипеток?
— Ну пипеток, я имею в виду, в смысле специальных раскапывающих элементов для ПЦР-тестирования. Этого всего никогда бы не хватило у закупочного подразделения…
— Господи. Раскапывающих — я думаю, что это как копать…
— Раскапывать, да. Значит, никогда бы не хватило сил у департамента здравоохранения, поэтому полностью комплекс экономической политики включился в поиск, закупку и организацию этих вещей. Понятно, что мало иметь койки. Койки должны быть приспособлены. Койка, к которой не подтянут кислород, в COVID-19 не имела смысла. Поэтому, бросив благоустройство, комплекс ЖКХ занимался нечеловеческой работой, подтягивая нам газ, причём часто они работали вместе с врачами.
— Газ? В смысле кислород?
— Кислород, да. В простонародье называется «газ», да. Значит, подтягивали кислород к каждой койке. При этом они одновременно работали с врачами в тех же самых тайвеках. Мы только отвозили от стены койку, и врачи работали с пациентом — и тут же приходили ребята, строители, и ставили консоль, вели кислород.
— Сколько вот этих кислородных точек было подвезено?
— Это измеряется тысячами, это измеряется тысячами.
— Ну в скольких клиниках?
— Во всех. У нас в принципе во всех. Коек, которые не были обеспечены кислородом, практически уже не было.
— А вы вот сказали, «история нашего успеха»… А вы считаете, что это успех был в Москве?
— Я считаю, что мы достаточно достойно справились с этой ситуацией в 2020 году.
— Можно сравнить Москву с каким-то мегаполисом в лучшую или в худшую сторону?
— Можно бесконечно сравнивать. Время сравнения, окончательного подведения итогов ещё придёт, но если брать сопоставимые вещи, то это, конечно, Нью-Йорк. С Нью-Йорком можно вполне нас сравнивать.
— Мы лучше Нью-Йорка или хуже?
— Я считаю, что мы справились достаточно лучше Нью-Йорка и вовремя приняли ограничительные мероприятия, введя локдаун весной. Мы ввели локдаун на 1200 заболевших, Нью-Йорк ввёл локдаун на 20 тыс. заболевших в сутки. И по большому счёту, это уже не имело никакого смысла, потому что не только важно ввести или не ввести локдаун, важно ввести его вовремя. Ввёл рано — бессмысленно, потому что получишь волну (рост заболеваемости) экспоненциальную. Закрылся поздно —
бессмысленно: экономика страдает, а все минусы, коллапс системы здравоохранения ты получаешь в полном объёме. Если так взять, то Нью-Йорк получил избыточную смертность за весенний период, который в целом по году в два раза превышает смертность московскую.
— Ничего не понял. Значит, в Москве…
— За весенний период в Нью-Йорке умерло так много людей, что избыточная смертность в Нью-Йорке по году в два раза выше, чем в Москве.
— Мы сталкивались с тем, что людям отказывали в плановом лечении?
— Плановая госпитализация в Москве была закрыта только один месяц. Весь остальной период… Это был весенний месяц.
— Это когда было?
— Это было с середины апреля до середины мая приблизительно, в это время.
— Прошлого года, да?
— Да. После этого плановая помощь работала без ограничения. От плановой помощи люди не умирают. Люди умирают…
— Нет. От неоказания плановой помощи.
— От отсутствия экстренной помощи. Экстренная помощь в Москве весь период COVID-19 работала в полном объёме. Ни одного отказа не было. Скорая как работала, так и работает. Мы не переводили в COVID-19 достаточно большое количество коек, которые обеспечили, взяли на себя эту нагрузку. Более того, я хочу сказать: по тем заболеваниям, которые
являются жизнеугрожающими, вообще помощь не останавливалась.
— Например?
— Например, онкология. По онкологии оказание медицинской помощи не
останавливалось. Ни одна городская клиника, работающая с онкологическими больными, не переводилась в COVID-19. Более того, когда ряд федеральных клиник закрывалось в силу того, что где-то были очаги, где-то они переводились на COVID-19, мы в институте Свержевского дополнительно открыли 100 онкологических коек. Общий объём
онкологической помощи за прошлый год вырос на 10%. «Химия» оказывалась в полном объёме, и там, где мы даже могли перевести оказание этой услуги на дом, мы приходили, проводили курсы дома. То же самое касается гемодиализа, который является принципиально важным для жизни человека.
— Почек в смысле?
— Да. Гемодиализ — это те больные, у которых есть почечная недостаточность. В полном объёме на уровне 2019 года помощь была оказана всем больным. В целом по году общий объём медицинской помощи, если убрать COVID-19 и оставить другие нозологии, на
сегодняшний день составляет 70% от 2019 года. То есть по большому счёту, если так вот, проще сказать, с июня месяца и плановая, и экстренная помощь больным оказывалась в полном объёме, исходя из существующего запроса… Надо понимать, что многие люди ещё
психологически к нам поздно обращались в больницу, боялись, лишний раз не хотели вызывать помощь и так далее. Такая проблема психологическая тоже существует.
— Почему?
— Ну боялись заразиться.
— Сколько больниц было закрыто на COVID-19 и как принималось решение, что вот эта больница будет закрыта на COVID-19 (условно говоря, 40-я или 52-я), а вот эта — не будет?
— Значит, решение принималось о том, какое количество коек открывать, исходя из необходимой потребности в тот или иной момент оказания медицинской помощи коронавирусным больным. Мы сразу отсекли 12 клиник, многопрофильных клиник, таких как Боткинская больница, 12-я больница, 57-я больница (я могу перечислять долго), которые мы изначально не планировали закрывать на COVID-19. Мы посчитали все объёмы
экстренной помощи, которые по году оказываются в городе, все необходимые объёмы плановой помощи, которые я назвала, и сразу приняли решение, что эти клиники на COVID-19 переводиться не будут. Это раз. Второе…
— А почему вот именно эти не будут, а вот те, которые перевелись, переводились?
— Это исходили в первую очередь из сбалансированности размещения коечного фонда…
— То есть территориально?
— Конечно. И доступности одновременно, и помощи ковидным больным, и помощи по другим нозологиям, и удобства езды скорой помощи, то есть две больницы рядом старались не закрывать. Это первый принцип. Второе — мы переводить старались в первую очередь в COVID-19 те новые мощности, которые вообще в оказании помощи до этого были не задействованы.
— Ну, условно говоря, Коммунарка.
— Например, Коммунарка. Она не была вообще задействована в оказании никакой медицинской помощи. Вторая история — это 67-я больница: построили крупный перинатальный центр и сразу его задействовали.
— То есть роддом закрыли под COVID-19?
— Роддом не открывали.
— Нет, ну неважно.
— Роддом не открывали как роддом, а сразу вновь введённый, построенный объект временно запустили под COVID-19, то есть эти мощности не снизили объём оказания ни экстренной, ни плановой помощи. А так равномерно распределили больницы по городу.
— А вот как больницы выходят из этого ковидного состояния? Как они возвращаются к нормальной жизни? Вот я видел опять же в Facebook у Валеры Вечорко, который главный врач 15-й больницы, как там больницу отмывают. Вот есть какие-то технические нормы? Вот я так подумал: хотел бы я оказаться в больнице, которая была на COVID-19, если бы я вдруг хотел получить плановое лечение?
— Ну это опять ваши какие-то внутренние необъяснимые страхи и комплексы.
— Ну как это необъяснимые? Объяснимые.
— Абсолютно.
— Ну что ж тут необъяснимого?
— Существует жёсткий стандарт. Первое. Больница работает до того момента, как последнего больного не выпишут. Дальше есть очень жёсткий регламент проведения генеральной уборки или санитарной чистки всех помещений. Очень жёсткий, требовательный и последовательный. После этого приходит Роспотребнадзор. Из максимального количества помещений, оборудования, кроватей берёт смывы. Проверяет на самом деле, есть где-то остатки — может быть, остатки какого-то вируса — или нет. Дальше две недели больница и весь персонал не работают. Вообще. Это вот тот период…
— Карантинный период.
— Карантинный период. У нас больницы две недели не работают. То есть только вчера вечером была в одном из корпусов больницы, который уже и не работает: и помыли, и вывели, для того чтобы принимать решения, под какие цели мы будем его открывать. Поэтому это абсолютно безопасно и жёстко регламентируется и контролируется.
— Роспотребнадзором?
— Роспотребнадзором.
— А чем всё это дезинфицируется?
— Ну есть специальные дезинфицирующие средства. Они чётко прописаны в регламентах. Я сейчас не буду называть торговые наименования.
— И они чётко помогают? То есть мы можем гарантировать, что всё, никакого коронавируса там не будет после вот этого ковидного?..
— Да, конечно. Его и не было, и нет.
— Нет, ну как не было?
— Я имею в виду, ещё, когда открывается больница, не было и, я надеюсь, не будет.
— Когда, по вашему ощущению, вообще мы закроем ковидные центры?
— Это очень сложный вопрос. Я не сторонник делать прогнозы. Я, как менеджер, должна понимать, что на сегодняшний день мы готовы к любому сценарию развития событий. Всю созданную временную коечную мощность, которая показала свою эффективность во вторую волну коронавируса, — я имею в виду временные госпиталя (их пять), которые мы
создали, и рёдеры, которые не задействованы — ни те, ни другие — в процессе оказания классической медицинской помощи…
— Рёдеры — это такие как бы комплексы, да?
— Такие большие, как Коммунарки. Видели такие?
— Ну я видел, да.
— Белые такие, бело-серо-тентовые. Значит, мы точно оставим до конца 2021 года, даже если у нас не будет ни одного ковидного больного. Более того, мы сейчас уже думаем и создаём, так скажем, резервные постоянные мощности или корпуса, для того чтобы в случае повторения в таких ситуациях у нас были постоянно уже койки для лечения различного рода инфекций в условиях эпидемии.
— Как принято было решение эти временные центры организовывать? Почему их организовывали в каком-нибудь Крылатском на велотреке, а не?..
— Давайте начнём с того, что мы вообще эти временные госпитали начали создавать уже ближе к маю, даже к концу мая, тогда, когда у нас эпидемия первой волны пошла на спад. Тогда мы уже понимали, что ситуация не столь стабильна и может вернуться заболеваемость, особенно в осенний период, и понимали, что уже позволить себе и полностью закрывать город и останавливать оказание плановой медицинской помощи мы не можем. Поэтому уже на спаде эпидемии мы приняли сознательное такое решение, и нам потребовалось где-то полтора-два месяца, чтобы продумать и создать их качественно, чтобы эти госпитали были не просто такими ангарами временными, куда привезли — и возможности оказать медицинскую помощь минимальны. Мы очень много времени потратили на то, чтобы продумать в этих госпиталях всё, чтобы они были максимально удобны и самое главное — обеспечивали возможность оказания полноценной медицинской помощи, в некоторых случаях даже лучше, чем в старых корпусах.
— Ну вот как перестраивался Ледовый дворец, например?
— Я расскажу вот следующее, как принимались решения. Решение принималось очень просто. Нам нужны были очень крупные объекты, которые позволяли вместить максимальное количество коек — это раз, обеспечить качественный подъезд — это два, и, в-третьих, пространства, которые имели хорошую вытяжку или вентиляцию. Вот исходя из всех объектов, которые существуют в городе, мы подобрали те, которые дают
максимально выхлоп по коечному фонду и равномерно распределены по территории города.
— Что это за объекты были?
— Значит, на сегодняшний день это пять объектов. Это павильоны в Сокольниках. Это выставочный центр на ВДНХ, это торговый центр «Москва», Ледовый дворец в Крылатском, получается, у нас и небольшие помещения в Коммунарке.
— Ну да, и временный рёдер, да.
— Да, мы его создали у нас в выставочном пространстве, а потом перенесли в Коммунарку.
— То есть вы где-то его построили, а потом перевезли на грузовиках?
— Да-да.
— А почему не строить было в Коммунарке прямо?
— Потому что на тот момент по-другому посчитали. Потом решили усилить Коммунарку.
— Сколько временные вот эти помещения дают коечных мест?
— 7 тыс. этих временных помещений и 1 тыс. в рёдерах. 8 тыс.
— Насколько это разгрузило систему здравоохранения?
— Ну принципиально разгрузило здравоохранение и дало возможность обеспечить оказание полностью, без ограничений, плановой медицинской помощи.
— Где Москва брала врачей? Вот все говорили, что Москва скупала врачей по всей стране.
— Москва в первую очередь ориентировалась на те медицинские кадры, которые были в городе. Мы по максимуму задействовали и переучили всех врачей, которые работали у нас во всех медицинских учреждениях. Во-вторых, мы первые, кто стал использовать ординаторов и студентов, особенно в поликлиническом звене, и, конечно, ряд медицинских учреждений привлекали сотрудников со всей России. Но сразу хочу сказать, что это мы делали исключительно в первую волну, когда основной объём заболеваемости приходился на Москву, и эти врачи, уже обученные на самом деле лечению коронавирусных больных, после этого в мае-июне возвращались к себе в регионы и уже этим опытом делились.
— Ну вот сейчас даже я видел, какой-то персонал — возможно, не врачебный, а первичное звено — это совершенно точно гастарбайтеры.
— Ну это такой очень сложный вопрос. Сказать «гастарбайтеры» — я так не скажу. У нас вообще…
— Ну это не московский, не московский медицинский персонал.
— Надо сказать, что в Москве вообще что в медицине, что в других отраслях работает очень много немосквичей. Ежедневно ездят из Московской области, из Владимирской области.
— Ну, я не про Владимирскую область. Я прямо говорю, что это какой-то Узбекистан, Таджикистан, вот это.
— И сейчас много врачей в работе из разных и регионов, и стран, но все они соответствуют необходимым требованиям. Они все имеют либо гражданство, либо вид на жительство. Они все имеют необходимую дипломную…
— Ну вопрос не в дипломах, а вопрос в том, что вот на что все жаловались — что Москва как губка впитала в себя всё лучшее, что есть в стране, действительно «обесточив» регионы.
— Точно не могу с этим согласиться. Наоборот, Москва, как первый регион, который с этим столкнулся, всё лето и всю осень отправляла свои медицинские бригады по всем регионам страны, которые выезжали и помогали организовывать помощь. Причём мы отправляли лучших врачей. Проценко жил в Дагестане, Лысенко была у нас где-то на Дальнем Востоке. Бригады бесконечно работали в центральной полосе России. Мы
отправляли медикаменты, кровати, ИВЛ, КТ. Куда только мы их не отправляли!… Это такая взаимопомощь была, обоюдная. Плюс количество вебинаров, которые ежедневно проводила Москва со всеми регионами, оказывая свой опыт...
— Вебинары — это…
— Дистанционные видеоконференции. Мы их проводили и со специалистами, и с администраторами. И то количество материалов по организации оказания помощи в COVID-19 и медицинских материалов по
организации лечения — это было просто огромное количество, которое отправляли из Москвы в регионы. Поэтому так сказать невозможно.
— Я многократно читал… сразу скажу, я с этим не согласен, но я многократно читал такие вот жалобы и стоны, что вот, сволочи, вы студентов насильно заставляете работать в ковидных заразных госпиталях. Как это было на самом деле? Действительно насильно заставляли?
— Ну насильно никого заставить, во-первых, невозможно.
— Ну почему?
— Во-вторых, мы платили и заключали договор.
— Платили?
— Обязательно.
— И студентам всем платили?
— И студентам. Они все работали на ставках либо младшего медицинского персонала, либо среднего персонала — в зависимости от того, что позволяла квалификация. Со всеми с ними заключались договоры, и все они получали не просто ту ставку, на которую они работали, но и ковидные выплаты.
— Были люди, которые могли отказаться и отказывались?
— Конечно. У нас очень много студентов, которые работали не в ковидной истории, работали не с ковидными больными, просто проходили практику, как полагается, и за эту практику в ноябре и декабре даже дополнительно доплачивали.
— Третья волна. Вы думаете, она будет?
— Я сказала, что мы вообще не строим прогнозы на первую, вторую, третью волну. Я понимаю, что на сегодняшний день мы готовы к любому сценарию развития событий.
— Ну хорошо, готовы и готовы. Ну как бы у города же есть какие-то ощущения тем не менее?
— Ну очень сложно говорить про какие-то ощущения. Подъём заболеваемости возможен, но я очень надеюсь, что он не будет таким же. Мы же с вами ещё в прошлом году обсуждали правильность выбранной стратегии, как двигаться. Да, многие страны закрываются на локдаун. Но проблема в том, что они не открывались в локдаун. Многие очень европейские страны выбрали тактику, при которой они уже второй год закрыты. И поэтому любая их попытка открыться, снизить ограничительные меры, как я уже говорила, ведёт за собой автоматически взрывной рост заболеваемости. Мы локдаун объявляли в прошлом году только весной. После этого никаких локдаунов в Москве не было. Были определённые разумные ограничения, но, несмотря на всю Европу, в сентябре месяце Москва жила полноценной жизнью: всё работало, всё было открыто. И постепенно за эти полгода сформировался, я уже сказала, определённый популяционный иммунитет. Очень много людей уже переболело. Если сравнивать первую волну, весеннюю, и вторую, осеннюю, то во вторую волну у нас переболело в три раза больше людей. А есть страны, которые как закрылись в сентябре, так и не открывались до сих пор. И понятно, что любые только их действия по снижению ограничений снова вызывают очередную волну.
— А почему вот они закрылись, почему они выбрали такую тактику, а Москва и Россия выбрали другую?
— Я не могу сказать, почему они выбрали такую тактику. Я скажу, почему мы выбрали такую тактику. Мы сознательно всё время старались обеспечить баланс между ситуацией, при которой здравоохранение не сможет выдерживать нагрузку и может уйти в коллапс, и экономикой, доходами населения. Надо понимать, что любое закрытие экономики, любое закрытие любого сектора городского хозяйства — оно, конечно, ударяет в первую очередь по людям, которые там работают. И вот этого разумного баланса мы всегда пытались придерживаться. В первую, весеннюю волну понятно было, что это новое заболевание. Понятно, что ни у кого вообще нет против него иммунитета. Понятно, что Москву эта
беда не обойдёт и заболевание будет развиваться по экспоненте. У нас за первые три недели рост заболеваемости в 45 раз. Весной.
— Это в феврале-марте, да?
— Это март-апрель. И понятно было, что другого пути как справиться с этой бедой, не заставить систему коллапсировать, как закрыть, у нас не было. Поэтому мы вовремя приняли решение закрыть. Ещё раз скажу: принципиально не только закрыть город — принципиально закрыть вовремя. Надо закрыть его и не рано, и не поздно. Я думаю, со мной согласятся все эксперты, что вот те разумные ограничения и передвижения, и необходимости находиться дома, которые мы принимали, — они действительно позволили нам дойти до того предела, который может выдержать система здравоохранения. И как только у нас стабилизировалась заболеваемость, уже 10 мая мы приняли решение об открытии отдельных секторов экономики и в начале июня все ограничения сняли.
— Вот что первое открыли?
— Первое — открыли стройку и промышленность, вот реальные сектора экономики открыли в первую очередь. И весной уже, ближе к июню, открыли всю торговлю, сферу услуг и малый бизнес. И мы понимали, что в весенние месяцы без локдауна мы не обойдёмся. Но я же говорила вам уже, что мы не зря начали делать госпитали, по сути дела, в конце мая,
в окончание первой волны, как раз понимая, что придёт вторая волна и нам нужна другая коечная мощность. За лето мы потренировали все наши организационные механизмы, потому что мы создали целую систему организации борьбы с COVID-19, включая в неё амбулаторную и стационарную помощь, и скорую, и телемедицинскую технологию. В
первую волну мы не были тогда уверены, что эта система сработает. В июне мы поняли, что система работает, мы создали дополнительную коечную мощность, мы доработали все инструменты нашей системы. Мы закупили необходимые лекарства и оборудование за летний период и с начала летнего периода начали мерить популяционный иммунитет.
Поэтому, когда мы подошли к осеннему периоду, мы принимали решения уже более взвешенно. Мы понимали, что коечные мощности другие.
— Больше?
— Больше. В разы больше. Это другого качества койки. Мы понимали, что наши врачи уже имеют определённый опыт работы с этим заболеванием. У нас были отработанная, показавшая свою эффективность технология и определённый уже популяционный иммунитет.
— А какой он на тот момент был?
— В тот момент, исходя из наличия антител, он был у нас чуть больше 20%. Мы очень надеялись, что вот такой уровень иммунитета и такая система позволяют нам уже подойти к более взвешенному решению: не закрывать город, дать городу более-менее нормально существовать. Ввести только те ограничительные мероприятия, которые действительно
дают максимальный эффект с минимальным уроном для экономики. И в этих условиях самое главное — не перерасти в экспоненту. А экспонента исключает возможность для медицинской системы справиться и оказать помощь всем, кто в ней нуждается. А плавный, даже постепенный, рост, как мы видели весь осенне-зимний период в Москве, позволяет с этим справиться. У нас за весь осенний период никогда не было даже какого-то напряжения с койками. Мне кажется, это априори 25—30% коечного фонда всегда было пусто. Весь объём плановой и экстренной медицинской помощи оказывался. В сентябре он даже был выше, чем в 2019 году, наплыв людей прошёл. И в то же время дал городу нормально существовать, то есть это такой разумный баланс мы принимали очень
осознанно. Если бы город начал уходить в экспоненту, мы бы, конечно, принимали более жёсткие меры, но мы ежедневно…
— А как вот вам стало понятно (и людям, которые в штабе руководили какими-то прогнозами), что будет эта вторая волна и она будет довольно жёсткой? Вот мне не было, например, это понятно.
— Я не скажу, что мы до конца были в этом уверены. Мы не исключали такое развитие событий, поэтому максимально к нему готовились. Вообще скажу, если так, то вообще весь период COVID-19 мы принимали очень много нестандартных решительных мероприятий и самое сложное было — принимать эти решения, исходя не из того, как ситуация выглядит в тот или иной момент, а исходя из сценария будущего, каким бы он
нереалистичным ни казался в тот момент. И это было основное, что мы делали и насколько мы поменяли наш управленческий подход. Ещё в начале февраля мы разговаривали с Сергеем Семёновичем. Это же было непросто — принимать такие решения, потому что ты выглядел слегка, может быть, неадекватно в отношении своих коллег, представителей федеральной власти и других регионов. Мы с ним говорили на эту тему, и
он мне сказал фразу, которой я руководствуюсь весь год: «Настя, пускай мы немножко перебдим и для некоторых будем выглядеть смешными, чем какие-то меры не предпримем и потом получим колоссальные ужасные последствия».
— Это вообще такой девиз города Москвы. Лучше перебдеть, чем недобдеть, да?
— Это девиз был, в котором мы жили в рамках 2020 года. И он показал, что на самом деле ничего излишнего мы по факту не создали.
— Но тем не менее город не закрывался на локдаун, как Лондон, и страна в принципе не закрылась, как Израиль, условно говоря.
— Да. Поэтому так важно для этих стран бесконечное продление локдаунов — потому что у них, в принципе, отчасти стерильная большая часть населения. И они не умеют жить в этих новых условиях. Мы адаптировались, привыкли и справляемся с этой ситуацией сейчас.
— Насколько пострадала всё-таки экономика?
— Сложный вопрос. Наверное, задавать его надо не мне, а заму по экономике, он больше с этим связан. Я расскажу про рынок труда, который в данном случае мне ближе и понятнее. Конечно, рынок труда очень сильно пострадал. До пандемии мы имели с вами динамичный рынок труда. Регистрируемая безработица вообще у нас практически стремилась к нулю и была 0,4%
— Ну да, то есть все в Москве могли получить работу.
— Все могли получить работу. Понятно, что в условиях пандемии пострадали те отрасли, в которых задействовано большое количество людей, работающих на рынке, это сфера услуг. И понятно, что у нас безработица в конце, где-то в середине октября составляла уже 3%. Сейчас она снова спускается, составляет 0,8—0,9%. Это гораздо ниже, но всё равно существенно для рынка. Первое время у нас было не очень много вакансий. Резко сократился, сузился рынок вакансий. Сейчас он вырос в 2,5 раза. Сейчас на рынке около 300 тыс. вакансий. Рынок постепенно восполняется, восстанавливается. В то же время открылись новые сектора, развились новые сектора, которые получили колоссальный
рывок к развитию.
— Какие?
— Это и дистанционная торговля, это всё, что касается служб доставки, это работа кол-центров. Очень развивается дистанционная занятость, и вот за весь период пандемии я скажу, что нам удалось устроить через службу занятости, которая эффективно работает в Москве совместно с различными коммерческими структурами, которые занимаются рынком труда… мы трудоустроили 178 тыс. москвичей на новую работу. Причём за вот самый тяжёлый период с апреля по июнь 28 тыс. обратились.
— Это много для Москвы?
— Для рынка труда Москвы это достаточно существенные цифры. Мне кажется, государство очень правильно выбрало тактику. На первый этап
пандемии было увеличено пособие на федеральном уровне. Дополнительно мы увеличили городское пособие до 19,5 тыс. Плюс были выплаты по 3 тыс. введены на каждого ребёнка. И мы очень оперативно перестроили саму услугу регистрации человека в качестве безработного и выплаты пособия. Мы буквально за считаные дни перешли в дистанционный формат, то есть человеку не надо было никуда приходить, не надо было никакие бумажки приносить. Автоматом он в электронном виде обращался, получал статус безработного и сразу же деньги на счёт.
— Вот сколько человек потеряло работу в Москве? Вот они сидели дома, их увольняли, очевидно, компании закрывались какие-то, особенно компании не дистанционного обслуживания.
— Только обратившихся в службу занятости у нас около 300 тыс.
— Это те, что обращаются в службу занятости. А ведь большинство людей не обращаются в службу занятости. Вот каким образом город понимает: есть ощущение, как людям помогать? И как эти люди всё-таки эту помощь получают?
— Ну, вот я ещё раз скажу, как людям помогать. То есть в первую очередь люди должны обратиться. Если они не могут найти сами себе работу, они могут обратиться в службу занятости, для того чтобы им помогли найти эту работу. Многие не обращаются, потому что достаточно востребованы на рынке и, соответственно, сами ищут себе работу. Если
им нужна материальная помощь, то это, ещё раз, пособия по безработице, плюс очень многие люди заявляются на разные социальные выплаты для отдельных категорий, которые существуют Москве, в том числе для людей, доходы которых резко снизились. Эти выплаты разнообразны. За ними можно обращаться.
— А это какие, например, выплаты?
— Ну, выплаты на малообеспеченных. Выплаты многодетным семьям. Когда, допустим, семья имеет один достаток, она за выплатами не обращалась. Со свидетельством о достатке можно обращаться за выплатами, там широкий набор — и доплаты, и льготы различны.
— Город давал какие-то скидки на коммунальные платежи?
— Город не давал никакие скидки на коммунальные платежи. У нас развитая система льгот на коммунальные платежи, и малоимущие (люди, доходы которых ниже определённого уровня) имеют право обратиться на субсидию и вне пандемии, если их платежи по коммунальные услуги превышают определённый уровень.
— Ну вот тем не менее человек сидит дома, его посадили домой, он никуда не ходит, ни на работу и, возможно, уже не получает деньги. Я, честно говоря, о таких случаях слышал. И каким образом город мотивировал, условно, работодателя выплачивать деньги?
— Ну город работодателей выплачивать деньги не мотивировал, ещё раз говорю. Город имеет развитую систему доплат, льгот, выплат, помощи адресной, по которой человек может обратиться.
— То есть город говорит, что у нас нет по-настоящему обнищавшего населения?
— Я не могу сказать, что город не говорит так. Город говорит, что тем, кому реально нужна помощь, и те, чьи доходы действительно минимальны, — пожалуйста, обращайтесь. Система различных доплат, выплат очень широкая. Во-вторых, если вы реально не можете найти на рынке работу, то мы вам поможем её найти — пожалуйста. На сегодняшний день даже в самые худшие периоды около 70 тыс. вакансий на рынке
было. Те, кто хочет в Москве работать, всегда эту работу могут найти. Основная задача государства — помочь людям, которые работоспособны, найти эту работу, а тем, кто по каким-то причинам (в силу состояния здоровья, большого количества детей) не может полноценно работать, — вот тем в первую очередь должен помогать город, хотя в период пандемии помогали всем.
— Давайте про детей тогда поговорим. Как дети вообще пережили всю эту пандемию? Были закрыты школы, были закрыты учебные заведения другие. Как сейчас?
— Это, кончено, был тяжёлый период для всех. Мне кажется, для детей он даже был более сложным, чем для взрослых. Им пришлось перестраиваться максимально. То есть мало того, что они перестали ходить в школу, в кружки, по сути, гулять во дворе, — а они должны были ещё очень быстро перейти в новый формат дистанционного обучения, когда ты, по
сути, с девяти утра сидишь за компьютером, вылезая в той же самой пижаме, чаще всего не чистя зубы, как, допустим, моя дочь. Но выбора нет. Детям пришлось перестраиваться. Они хорошо перестроились. Как мы и говорили в самом начале, что дистанционное образование ни в коем случае не может заменить очное. И, как только эпидемиологическая ситуация по заболеваемости позволила, первое, что мы сделали, — мы вернулись к очному формату обучения. Но при этом год всё равно непростой. Год сложный, и мы вводим несколько элементов, несколько технологий, которые позволяют детям нивелировать эти сложности. Первое. Как только мы вернулись к очному режиму образования, мы выработали формат максимального повторения, закрепления того, что прошли на дистанте. Большинство учителей первые 15—20 минут урока выявляли, какие пробелы у детей неформально существуют в знаниях, и повторяли этот материал. Второе — мы ввели огромное количество самодиагностик. Московская электронная школа, которая позволяет и ребёнку самому, и вместе с учителем проверить…
— Что такое Московская электронная школа?
— Я расскажу вам отдельно. Давайте расскажу про эти элементы. Значит, точно видно, что у вас нет детей.
— А у меня нет детей, да.
— Поэтому вы не знаете об этом.
— И у меня нет родительских чатиков в WhatsApp.
— Подробно об этом вам позже расскажу. Значит, дальше самодиагностики (это когда ты можешь проверить по формализованным тестам, какие у тебя есть проблемы), дальше для учеников не выпускных классов (это 6—8-е, 10-е классы) у нас работает такой сервис, как видеоуроки по всем сложным темам, которые дают дополнительное объяснение.
Особенно непростой год для выпускников 9-х и 11-х классов. У них сложный период, ответственный, поэтому мы ввели Субботу московского выпускника, где отдельно сложные темы, подготовка к ЕГЭ — всё детально разбирается. Ещё, если я начала говорить про Московскую электронную школу, Московская электронная школа — это такая огромная цифровая образовательная среда, которая создана в Москве, в рамках которой существует школьный журнал.
— Он электронный?
— Школьный журнал, как в нашем детстве, на бумаге, не существует. Он существует в электронном виде. Поэтому бессмысленно с ним бороться. Его нужно выводить бесконечное количество раз.
— Кошмар. То есть вы чипировали всех детей наших.
— Никакого чипирования, это отношения не имеет. Они вообще живут в цифровой среде. Они теперь полностью, по большому счёту, прозрачны. Оценки видят сразу же родители — это тот минус, но дети, в отличие от нас с вами, к этому привыкли. Они уже живут в этой среде. Они не жили в среде, когда можно было спрятать школьные дневники.
— Я даже вырывал страницы.
— Либо что-то там подчистить, если тебе не нравится твоя оценка.
— А вы жульничали?
— Бывало. Это правда. Пытались что-то там бритвочкой почистить. Такой уже возможности нет ни у моей дочери, ни у других детей. Но он даёт беспрецедентно возможности по доступу к образовательному контенту. И вот в рамках этой электронной школы, цифровой школы мы создали новый сервис. Называется «Цифровой помощник». Для тех детей, которые относятся к малообеспеченным семьям и к школам, которые не лидируют в московском образовании, мы месяц назад запустили сервис, по которому
дополнительно московские учителя с этими детьми в дистанционном формате занимаются отдельно, по их желанию, по основным предметам, подтягивая их по тем определённым проблемам, которые у них могли сформироваться.
— Вот вы сказали, что дистанционное образование и вот это образование в компьютерах не может заменить очное. Когда началось всё это дистанционное образование, в России, в том числе и в Москве, началась такая истерика, что, опять же как антипрививочники, образовались группы таких мамочек, которые требовали немедленно вернуть детей к обучению, потому что дистанционное образование убьёт уровень образования в стране и так далее. Вот что вы по этому поводу думаете?
— Я хочу сказать, что, когда вопрос касается такой важной темы, как образование, тут никогда равнодушных нет. И вот родители у нас все разные. Мы проводили кучу социологических опросов, и большинство родителей, конечно, поддерживали, тотально поддерживали дистанционное образование.
— Поддерживали?
— Конечно. По социологии, большинство однозначно поддерживали. Конечно, при этом в силу разности интересов у нас очень большая группа родителей и не поддерживала дистанционное образование. Просто те, кто поддерживает, — их обычно не слышно, они в фейсбуках не пишут. А те, кто не поддерживает, и те, кому не нравится, — они более активны.
— Нет. Это вообще очевидно — что все, кто против, выходят на площади.
— Конечно, да. И большинство, конечно, понимали, что это вынужденная мера и отказаться от неё невозможно. Вот. Очень многие люди на сегодняшний день по-прежнему хотят учиться на дистанционном образовании. На сегодняшний день часть классов, родители которых изъявили желание учиться на дистанционном образовании…
— А можно выбрать?
— Если весь класс хочет, то тогда можно учиться на дистанционном образовании. И очень много классов, которые выбирают это. У нас даже была петиция на Change.org (её просто было не так слышно) — родители, которые были за поддержку дистанционного образования. То есть разные, интересы разные. Никогда в таком большом мегаполисе, как Москва, не будет одного мнения. Принципиально так организован дистант. И вот я
считаю, что Москва справилась в этих условиях более-менее лучше, чем многие другие города. У нас в системе Московской электронной школы уже с сентября месяца, с октября, как только дети вышли с каникул, полностью работала единая ВКС (ВКС — видео-конференц-связь). То есть не надо было с одним учителем выходить в Zoom, с другим выходить в Teams, с третьим общаться по YouTube.
— Teams — это какая-то другая штука, как Zoom?
— Это другая разновидность видео-конференц-связи, которая представляет разные компании. В Московскую электронную школу, прямо в мобильное приложение, был встроен значок — «Урок в дистанционном формате». Ты его нажимаешь за пять минут до урока и выходишь в класс. Этот класс уже сформирован. В классе все дети уже под своими фамилиями, школьный журнал заполнен по посещению, школьный день по посещению тоже заполнен. Значит, выставлялись оценки. Понятно, что это была новая система, которую мы внедряли в начале октября, и нагрузка на неё, учитывая объём московских школьников, была такая запредельная, что, конечно, первую неделю он лежал. И по-другому не бывает.
— В смысле вообще вся система?
— Лежала, да. Без конца срывались уроки, не было связи…
— А это из-за того, что связь прерывалась, да?
— Нет. Невозможно было зайти. Это от того, что такой мощный сервис и новый инструмент нельзя тестировать в лабораторных условиях. Ну такой нагрузки просто в лабораториях нет. И, конечно, как только он запускался, были пробелы, которые максимально быстро устранили: через две недели, в октябре до конца этого года — 2020 года, до новогодних праздников — вообще никаких проблем не было. В конце уже все забыли, у
всех всё работало, и сотни тысяч сессий одновременно проходили в дистанционном формате. Поэтому в любом случае эти месяцы не прошли для нас зря. Дети реально учились. Преподаватели вели уроки, дети делали домашнее задание, делали самостоятельные и контрольные работы, пришивали их в систему и отправляли на проверку учителям. То есть ситуаций, при которых вот вам тема, вы должны изучить самостоятельно, а потом мне пришлите эсэмэской домашнее задание, у нас в Москве во второе полугодие уже не было. У нас был полноценное дистанционное обучение.
— Вот сейчас, говорят, будут какие-то послабления с ЕГЭ. Это правда?
— Были послабления с ОГЭ. Эти все решения принимают на федеральном уровне. Пока мы таких решений не знаем, и коллеги не обсуждали с нами с федерального уровня.
— Говорят, даже будут какие-то послабления при поступлении в вузы.
— Будем ждать.
— То есть это всё город пока не понимает?
— Это исключительно федеральная компетенция. Мы в принятии таких решений не участвуем.
— Как вообще город поддерживает тех людей, которые весь этот COVID-19 вынесли на своих плечах? Медицинских работников. Вот сколько их? Что город для них делает?
— Действительно, вся основная нагрузка, особенно второго полугодия, легла на врачей. В конце года они уже работали на пределе своих сил и возможностей, и физических, и моральных. Когда я с ними разговаривала, они уже говорили, что, в принципе, уже не знаем, что нам надо. Просто есть моральная усталость после такого огромного марафона.
— То есть все выгорели уже?
— И, конечно, к концу декабря уже было очень тяжело. И даже самые стойкие, их внутренний дух… Тяжело очень…
— Ну вот Проценко уже плачет.
— Я думаю, что он плакал. А сейчас он в отпуске и радуется. Поэтому, в общем, с января-то все плакать перестали. И тот же самый Проценко в
конце января подходил ко мне и говорил: «Что-то больных маловато». Я говорю: «Так выдохните». Вот. Поэтому это такой очень спорный вопрос. Насколько могли, мы постарались обеспечить всем необходимым, чтобы московские врачи не испытывали дефицита ни в чём. Понятно, на первоначальном этапе, первые полтора месяца, были трудности с СИЗами. Они были, их не было с достаточным запасом, чтобы как бы так выдохнуть свободно…
— Ну мы в Китае покупали?
— Мы везде покупали. Мы их покупали везде. Мы их покупали даже в интернет-магазине.
— Вот было ощущение, что Москва смела абсолютно всё в тот момент. Мы смели все медикаменты, которые были, и страна обижалась, что вот посмотрите… Даже не страна, а федеральные учреждения в Москве. Например, ко мне лично обращались люди. Медицинский центр МГУ — он федеральный, и там не было тоцилизумаба. И главного врача спрашивали, почему нет тоцилизумаба. Он говорил: «Потому что Москва всё скупила».
— Тревогу по средствам индивидуальной защиты, по маскам, по СИЗам Собянин поднял в январе. Он в январе месяце огромное количество времени тратил со мной на то, чтобы обеспечить врачей этими СИЗами. Мы огромное количество времени потратили на то, чтобы организовать закупку всех этих лекарств. Найти их, договориться, обеспечить, внедрить в оборот. Вспомним летний период. На рынке было всё: и тоцилизумаб, и фавипиравир, и ИВЛ.
— Просто никто не покупал.
— Наверное, мы не правы, потому что старались москвичей максимально защитить, обезопасить, просчитать, запастись, но это наша зона ответственности.
— А вот Москва оказывала помощь не только москвичам здесь, в Москве?
— Значит, тем, кто проживал в Москве, помощь оказана была всем.
— То есть с временном регистрацией?
— С временной регистрацией. Вообще экстренная медицинская помощь была оказана всем, кто обращался. Кто находился на территории Москвы. Скорая приезжает ко всем. Она не приезжает и не спрашивает прописку ни у кого вообще. Поэтому в полном объёме.
— То есть я гражданин Таджикистана, у меня острый приступ, 39 температура, пневмония, 75% поражения. Меня положат в Москве?
— Обязательно. За неидентифицированных и за тех людей, которые не имеют полиса российского, платит город Москва.
— А был такой ковидный туризм?
— Ковидный туризм из других регионов был сведён к минимуму. В связи с тем, что долгое время мы работали на пределе коек, это на минимум было сведено, потому что возможности просто не было. Как только ситуация в Москве улучшалась, спало напряжение первой волны, уже никто это не контролировал, в рамках ОМС приезжали, оплачивали. Мы не контролировали жёстко заполнение коек в неявно тяжёлые для нас периоды.
— Вот сколько сейчас свободных коек?
— Сегодня с утра 3050—3060. Из 9 тыс.
— То есть больше 30%, да?
— У нас ни разу за вторую волну не было меньше 25%, учитывая, что мы их резко сокращаем. Вы же видите, что все ключевые клиники практически выведены.
— То есть остались только временные госпитали, Коммунарка, 52-я больница?
— Остались временные госпитали, Коммунарка, один корпус 52-й больницы, все остальные выводятся. Будет по факту один корпус работать на 250 коек. 15-ю уже вывели, остался один роддом, и он останется, потому что…
— Надо где-то рожать.
— По максиму остались инфекционные больницы, для которых это базовый профиль.
— В смысле первая, вторая, да?
— Первая, вторая и новая больница — она строилась как постоянная больница на территории Новой Москвы. Коммунарка, потому что в принципе такой мощный комплекс надо заводить в плановую помощь и экстренную в другой временной период, не сейчас. В 67-й больнице остался также перинатальный центр. У нас нет сейчас дефицита коек.
— Ну и на 67-й больнице висит крылатский временный госпиталь.
— Висит крылатский временный госпиталь. Мы временные госпитали сейчас используем меньше, чем наполовину. И постепенно будем помощь у них, если потребности не будет, скукоживать, но не разбирать их. Они весь год будут стоять.
— Есть какое-то ощущение, что что-то сделано неправильно?
— Сложный вопрос. Постоянно оборачиваюсь, смотрю. Сложно делать выводы окончательные, что сделано было неправильно, а что — правильно. Вот явных таких вещей, которые я сейчас, обернувшись, не сделала, нет. Наверное, можно было, копаясь в себе, что-то сделать чуточку быстрее. Более быстро разворачивать госпитали, стараться ещё быстрее развернуть сеть тестирования, быстрее менять правила игры — больше людей госпитализировать в какой-то период, меньше оставлять дома или наоборот. Ну вот чуть-чуть можем в этом направлении, мне кажется, а так… Вот на сегодняшний момент — нет. Может быть, пройдёт год — и придёт другое осознание, понимание, что было сделано не так.
— Вы до этого руководили аппаратом мэра. Вам что больше нравится?
— Конечно, социальная защита.
— Почему?
— Вы знаете, я бы сказала очень образно. Когда занимаешься политикой, аппаратной работой, ты всё время в таком энергетическом центре, в вихре событий. Ты всегда в эпицентре. Но через какое-то время, когда ты оборачиваешься назад, ты понимаешь: а что после тебя осталось? И понимаешь, что, в принципе, чего-то осязаемого и измеримого, чем можно гордиться, очень мало, того, что действительно приносит внутреннее
удовлетворение. Работа в социальном комплексе вообще другая. Если образно, то я представляю себя в виде пахаря, который тащит плуг, впереди меня буйвол, впереди только заросли, очень тяжело всё это делать. Когда ты оборачиваешься назад, ты видишь результаты своего труда, видишь какие-то добрые, позитивные изменения, которые, самое
главное, видят люди, которые приносят тебе внутренне очень большое удовлетворение.
— Ну у вас есть сейчас ощущение, что вы делаете настоящее нужное, важное дело?
— Именно такое ощущение у меня сейчас и есть.
— С праздником вас.
— Спасибо.