— Расскажите о днях, проведённых в изоляции, о том, в каких условиях вас содержали, как к вам относились.
— Когда меня арестовали, меня привезли в обезьянник. Я не могла поверить, что я в Соединённых Штатах: там тараканы огромные были, это было просто ужасно. Мне казалось, что меня просто куда-то в другую страну депортировали.
— Вас пытали?
— Да, не давали спать в вашингтонской тюрьме. Мне поставили suicide watch — для людей, которые имеют склонность к самоубийству. У меня никаких склонностей к самоубийству, конечно, не было. Но ко мне посадили надзирателя, открыли дверь камеры. Я даже в туалет не могла сходить нормально.
У надзирательницы был большой журнал, в который каждые пять минут она записывала, что я делаю. Более того, ночью меня будили каждые четверть часа, включая свет. Видимо, хотели посмотреть, дышу я или не дышу. В итоге я им сказала: «Я с ума не сошла, но, если вы так продолжать будете, я, наверное, сойду с ума».
Была одна надзирательница, особо внимательная, она меня каждые 15 минут спрашивала: Are you ok («С вами всё в порядке». — RT)? Я не знаю, как мне хватило сил, но я ни разу грубо ей не ответила. Я каждый раз просыпалась и говорила «окей». Потому что если я ей не отвечу, она меня продолжит будить. Главное — было очень, очень холодно. У меня воспаление ноги было.
— Медицинскую помощь оказывали?
— Медицинской помощи в американских тюрьмах нет. За полтора года меня стоматолог так и не осмотрел. У меня вывалилась коронка, половина зубов дырявые. Если вы хотите получить психотропные средства, чтобы уйти в режим овоща и спать, — вам их выпишут сразу.
Психотерапевт регулярно ко мне приходил и говорил: «Как вы себя чувствуете?» Я ему всегда отвечала: «Замечательно». И улыбалась. Потому что я видела, что делают с теми, кто себя чувствовал по-другому и отвечал по-другому.
Их отправляют в изоляцию, надевают на них смирительную рубашку. Особенно это касалось тех, кто расстраивался, плакал по телефону, жаловался. Думаете, почему я по телефону не жаловалась? Потому что всё записывается. А потом тебя к психотерапевту отправляют.
Почему я решила таблетки не пить, которые мне регулярно предлагали? Напротив меня была камера, в которой девочка спала все время. Она вставала поесть, на полчаса — и опять спать шла. Потом ела и снова спала. Это ужасно. Восстановиться после этого, мне кажется, невозможно, мозг атрофируется.
Это страшно, но довольно типично в Америке. Когда человека отправляют в изоляцию, чтобы какие-то секреты выпытать. Только одна проблема в этом была: у меня секретов-то никаких не было.
— Что было самым страшным за то время, что вы провели в американских тюрьмах?
— Самое страшное было, когда с родителями не давали связаться. Я с папой первый раз только через три недели поговорила. Мне-то ладно — набор того, что со мной могли сделать, был ограниченным. Воображение моих родителей было неограниченным. То, что они себе представляли, — вот это было страшно.
— Они объясняли, почему не дают связаться с родителями?
— Когда меня привезли в вашингтонскую тюрьму, всю тюрьму закрыли на две недели и вырубили все телефоны. Меня поселили в отдельное помещение. Я была одна. Там больше не было никого... То же самое делали, когда террористов задерживали после 11 сентября. Только есть большая разница: я вообще ничего не сделала. На просьбы о разговоре с родителями придумывали глупые отговорки: «Ой, вы знаете, у нас вот телефон с Россией не работает», «А мы вас не внесли в список» и так далее. Хорошо, что помогало посольство. Если бы не было нот протеста, то они бы там вообще просто забыли про меня.
— Как вы думаете, зачем они это всё делали?
— Понимаете, в Америке есть взаимосвязь: чем больше на твой кейс денег потратили, тем больше времени тебе дадут в тюрьме. Деньги-то налогоплательщиков. Они за мной столько лет наблюдали, а я оказалась простой студенткой. Нужно затраты как-то оправдать, ведь подняли шуму много... Поэтому придумали 52 часа важных допросов.
— Как допросы проходили?
— Мы фотографии моих бабушек рассматривали. Мы ни о чем разговаривали. Потому что не о чем со мной было разговаривать. Но всё это дело отправили под абсолютную секретность. Всё, что они изъяли, мои университетские заметки, приобщили к делу. Моего дедушки дневник приобщили к делу. Я кое-как его получила обратно. Мои дневники мне так и не отдали.
— Что за дневники?
— Это была память о моём дедушке, который умер в 2011 году. Я этот дневник хранила как драгоценную память. Перед смертью он меня попросил, чтобы я продолжала дело своей семьи. Поэтому я вела дневники в память о нём. У меня всё изъяли. Я думаю, что они быстро сообразили, что толку от меня нет. Никакого отношения вся моя история к России не имеет. Это внутренние разборки американские.
— Изначально говорили, что вам грозит 15 лет...
— Помню, как я лежала в холодной камере и думала: сейчас мне 29, сколько мне будет, когда меня выпустят? Думала, увижу ли я вообще бабушку? Родителей увижу, если 15 будет? Я не могла поверить, что это со мной вообще происходит. Было ощущение другой реальности. Как с Алисой в Стране чудес — мир наизнанку. Представляете, когда к тебе 12 фэбээровцев приходят с автоматами и говорят: «Здравствуйте, Мария, у вас есть какое-нибудь оружие, вы нас чем-нибудь поранить можете?» И я такая стою, в белых брючках и с тетрадкой.
— Вы провели в карцере 117 дней. Как вы это выдержали?
— Расписание составляла. Каждая минута была расписана. У меня были ежедневные тренировки. Было очень холодно. И горячей воды нет. Поэтому единственная возможность согреться — приседания, отжимания. Я, например, одну главу читаю, потом отжимаюсь. Теплее становится. Одеяло же не давали дополнительное. Джеймс привёз мои дневники, я писала каждый день. У меня на сегодняшний день 1100 страниц написано. Я писала на всём, что было под рукой, даже на туалетной бумаге. На письма отвечать было очень важно. Знаете, как меня бабушка с дедушкой учили? В течение трёх дней нужно на письма отвечать. У меня был завал писем. Главное, держать свою голову нацеленной на определённые действия. Я думала, если я начну с ума сходить, как на это посмотрят родители? Я маме обещала, что, как смогу, своё здоровье буду сохранять. Я своё обещание сдержала: я себя чувствую хорошо.
— Они к вам так относились, потому что вы из России?
— Они к своим гражданам относятся ужасно. Но ко мне они относились ещё хуже. Там за дисциплинарное нарушение людей годами держат в изоляции. Я была постоянно в одиночке. После мне начали дверь открывать, чтобы я могла в общем помещении находиться. Потом, через восемь месяцев мне наконец-то работу уборщицы дали. Я смогла чистить душ по ночам.
— По ночам?
— Да, после отбоя. Платили мне $7 в месяц. Надо было подавать еду, забирать грязные подносы, чистить душ и все столы, подметать, мыть пол. За это мне платили $7 в месяц. При этом должны были работать два человека, но никто, кроме меня, не соглашался.
— Получается, это была худшая работа из всех, которые там были?
— Для меня это было лучшая работа. После долгой изоляции эта работа мне позволяла иногда, когда всех запирают, получить дополнительные часы в общем режиме. У меня появился ночной доступ в душ, к телефону. Для меня это была лучшая работа, потому что я могла звонить родителям.
— Днём давали отоспаться?
— Нет. Первые две недели у меня кровь из носа шла. Потому что я не спала нормально. Но я об этом никому не сказала. Потому что, если бы я об этом сказала, меня бы посадили в смирительную рубашку. А потом прошло. Я научилась спать в кресле, сидя. Пока ждала подносы, закрывала глаза и спала.
— Кто с вами отбывал наказание?
— Разные люди. Среди них и те, кто заслуженно отбывал наказание, — таковых, конечно, большинство. Но были и жертвы американского кривосудия. В Штатах самая популярная статья — заговоры... Там не надо ничего делать. Если вы знакомы с кем-то, кто знаком ещё с кем-то, вас вполне могут посадить за решётку.
Вообще, вся система американских тюрем — это система зарабатывания денег. По сути, бесплатный труд заключённых. Это страшно. Поэтому людям такие большие сроки и дают. Потому что они заинтересованы их там держать. За каждого заключённого платят. Деньги до заключённых не доходят. Не волнуйтесь, они уходят в другие места.
— Куда?
— В США есть программа «Федеральная тюремная индустрия», в рамках которой коммерческие компании используют труд заключённых, которым платят минимум. Американское государство на этом зарабатывает. Кого отправляют в тюрьмы? Людей неблагополучных, темнокожее население. Расизм в Америке — вот он. По сути, это рабочий лагерь. Они работают за еду. Сами же заключённые зарабатывают на зарплату своим охранникам. И я знаю, чем кормят заключённых. Я работала на кухне. Коробки разгружала, на которых стикеры «Не для потребления человеком». Они покупают просроченную еду, потому что дешевле.
— Как прошли последние сутки перед отлётом в Россию?
— Меня должны были выпустить в восемь утра. Забрали меня без пяти шесть. Всю тюрьму закрыли, никого не выпускали. Привели меня в помещение, где выдали мне несчастные заработанные наличные доллары, и заперли в клетке. Я говорю: «Вы, может быть, завтрак мне хотя бы дадите»? Они: «У нас нет еды». Потом я воды просила. В итоге я пила из раковины. Потом из иммиграционной службы приехали два бойца, вывели меня через чёрный ход и отвезли в свой офис. Там я провела ещё четыре часа. Всё это время мне ничего не говорили. Держали меня одну в отдельной камере, в которой человек 15 поместились бы. Оттуда отвезли в аэропорт. Там пять бойцов, все в бронежилетах, отвели меня в какой-то подвал и заперли в камере. Но в этот раз, правда, у них дверь не закрывалась. Чтобы дверь закрыть, пришлось приставить стул и посадить бойца. Чтобы точно я не вышла. Это абсурд.
— Вы спрашивали у них, зачем все эти меры предосторожности?
— Спрашивать бесполезно. Там вам всё равно ничего не скажут. Ответ будет один на любой вопрос: «Я точно не знаю». Это ответ любого охранника на любой твой вопрос.
— До того как все случилось, вы жили с молодым человеком. Какое участие он принимал? Общаетесь ли вы сегодня?
— Нам не разрешён был контакт. Потому что мои адвокаты считали это нецелесообразным. Кроме того, я узнала о нём кое-какую информацию, которая оставила во мне больше вопросов, чем ответов. Поэтому начиная с зимы мы не общались. Он писал мне письма, но я не отвечала.
— Кто помогал вам, когда вы были в заключении?
— МИД помогал. Я вам честно скажу, им несладко пришлось. Посольству не отвечали месяцами. Они буквально прорывались ко мне. Адвокаты, несмотря ни на что, каждый день ко мне приходили. И отец Виктор, священник, который ко мне проносил причастие.
— А как адвокаты согласились работать в долг?
— Мне оба адвоката сказали: «Нам стыдно за свою страну, мы с тобой останемся, потому что мир должен знать правду». Они были уверены, они знали, что я не виновата. Боб во время переговоров с прокуратурой заявил: «Вы сошли с ума. Это не правосудие». Боб раньше работал на департамент правосудия. Он поверить не мог, что такое происходит в Америке.
— Либералы говорят, что там лучше, чем тут. Что вы думаете по этому по поводу?
— Я посмотрела, как там хорошо. При этом я не была проправительственным активистом, когда я в Америку уехала. Но, несмотря на это, на следующий день после ареста ко мне пришли дипломаты из МИД. Они не смотрели на мои политические взгляды. За кого я голосовала, не голосовала, им было совершенно неважно. Меня защищали как гражданку России. Я не ожидала этого абсолютно.
За меня моя страна боролась больше, чем Америка борется за своих граждан. С первого же дня, по всем каналам прошли заявления. Сколько за меня людей встало — я этого не ожидала. Я очень благодарна всем людям, которые меня поддерживали. Российской власти, которая меня поддерживала. Всем тем, кто едет сейчас в Америку, я посоветовала бы быть очень аккуратными. Посмотрите на мой пример, делайте выводы. Я свой опыт получила, я предпочту остаться в России, со своими родными.
— О чём мечтаете, что сделаете прежде всего, вернувшись в Барнаул? Какие планы?
— Конечно, обниму семью, я очень соскучилась. А ещё, честно, в баню хочется очень. Потому что тюремные души — это отдельное приключение, я вам могу сказать. Помыться очень хорошо хочется. Ничто не заменит русской бани. Меня никуда родители не отпустят сейчас. Я очень хочу домой.