— Прошло совсем немного времени, как девушек выпустили из СИЗО. Вы живёте с Марией, как она себя чувствует?
— Да, я живу с самой младшей, потому что она несовершеннолетняя. Были, конечно, проблемы, головные боли, бессонница. Но она начала проходить разные процедуры и сейчас чувствует себя лучше. Пока неизвестно, что будет дальше.
— Как вы живёте? Получается ли отвлечь её от того, что случилось?
— Все знают, что последние три года я почти с ними не жила, мы очень соскучились друг по другу. Конечно, ей трудно, очень нужна поддержка. А ещё она сильно скучает по сёстрам, но вместе быть им не разрешили.
Почему? Мария говорит, что в СИЗО они письма хотя бы получали, а здесь нельзя даже письма передать. Нельзя ничего принимать, ничего передавать. Мы стараемся её поддержать. Потому что она и самая маленькая из всех, и ближе всех принимает это всё.
— Чем вы занимаетесь дома?
— Мы уже выходили на прогулку, дома книги читаем. Она Ремарка любит, сейчас начала читать «Три товарища». Приходила недавно моя близкая подруга, она рисует сама, передала мне огромную картину. Мария заинтересовалась и тоже начала рисовать. Я, конечно, стараюсь баловать дочку. Покупаю разные вкусности — в общем, всё, что ей нравится. Ребёнок давно не видел маминой ласки.
— Посещают ли Мария и Ангелина школу?
— Пока не решили со школой. Из-за установок об ограничениях в общении у нас со школой возникают проблемы. Мы записались в школу, но ответы должны прийти позже. Там уже в дальнейшем посмотрим, что будет.
— Вам удалось увидеться с Крестиной и Ангелиной? Как часто вы общаетесь?
— Мне разрешено общение с ними, в основном мы общаемся по телефону. Я с ними виделась — это был очень радостный момент, было много объятий. Но я не могу оставить младшую дочку, поэтому на ночь у старших не остаюсь. Конечно, нам важна каждая минута, всё время интересно. В первый день после освобождения у них была истерика. Но всё прошло, они девочки сильные, держат себя и меня настраивают.
— Старшие выходят на улицу? У них же одинаковая мера пресечения?
— Да, у них одинаковые условия. Но Ангелина сначала вообще не хотела даже идти на улицу, думала, не дай бог кто-то увидит или что. Боялась. Но сейчас уже лучше, пару раз выходила.
— Девочек узнают на улице? Как реагируют друзья, соседи?
— Мы выходили, с самого первого раза страшно было, честно. И дочка очень скованно смотрела. Потому что давно не выходила в люди. Но никто не подходил, никто ничего не спрашивал. Может, не то что нас не узнают, а просто не хотят лишний раз нам навредить... Я так думаю. Потому что где мы живём, в этом доме все в курсе в основном. И все спокойно относятся.
— Чувствуете ли вы поддержку?
— Я общаюсь с людьми, которые звонят мне, говорят: «Мы рады за девочек очень!» Очень много поддержки. Все рады за девочек. Все говорят, хоть маленький шаг какой-то, но надеемся на лучшее.
— С кем ещё сейчас девочки общаются?
— Все девочки у нас разделены. С бабушкой, с тётей, со мной. У каждого есть какой-то опекун, который смотрит за ними. Хотя Крестина и Ангелина совершеннолетние, мы не допускаем, чтобы они оставались одни.
— Наверное, хочется, чтобы уже все жили вместе?
— Очень хочется. Старшие живут за МКАД, а мы с Марией в Москве. Поэтому как-то и далеко ехать, и Марию не хочется оставлять, потому что ей не с кем общаться. Без меня она ни с чем не справится, даже гулять не выйдет. На самом деле, они скучают очень сильно.
— Надеетесь ли вы на пересмотр квалификации дела?
—Да, конечно. Мы все надеемся. Конечно, больше всего я надеюсь. Не от нас это всё зависит, а от следствия. Хорошо, что они уже пошли нам навстречу, переизбрали меру пресечения. Я думаю, что есть повод переквалифицировать на другое. Не мне это, конечно, говорить. Но, как любая мать, я хочу, чтобы моим детям было лучше.
— Как вы думаете, если их всё-таки отправят в колонию, они смогут это выдержать?
— Мне об этом страшно даже думать. Они девочки домашние, их судьба и так сломана. Их жизнь только начинается — и сразу с колонии. Как они оттуда выйдут, с какими понятиями? И что вообще из них выйдет после этой колонии? Я даже представить не могу. Как любая мать, я буду защищать своих детей, не хочется, чтобы дошло до этого. Но не всё от нас зависит.
— Нуждаются ли девочки сейчас в чём-либо? Каково ваше финансовое положение? Кто помогает? Или вы работаете?
— Люди помогали и раньше, и сейчас тоже финансово помогают. Я даже не ожидала, что в нашей стране так много хороших людей, которые понимают чужие беды. Мы благодарны очень. Мне казалось, что так бывает только в фильмах. Когда заходишь, читаешь, смотришь, какие добрые слова, и даже в гости приглашают, прямо удивляешься, что ты чужой человек, а так к тебе относятся. Поэтому и в беде тоже много хороших людей.
— Три года вы жили отдельно. Скажите, вот в этой беде, трагедии вы как-то сблизились с дочерьми, сыном?
—Я жила отдельно, но наша любовь никогда не уходила. И мы всегда надеялись, что когда-то будем вместе. Конечно, я представляла всё совсем по-другому. Я думала, что девочки вырастут, выйдут замуж. Я буду нянчить внуков. Тогда уже у него слова не будет, у них будет своя семья, и будут решать они, а не он. Но получилось по-другому.
Девочки никогда не отдалялись от меня. Самый родной человек, который был всю жизнь и остался для них, — это я. И они это знают и всегда это подтверждают.
Почему они всё скрывали? Они не хотели, чтобы я вникала в это, не хотели, чтобы я страдала и мучилась. Потому что знали, какой он человек и что может произойти. Мы общались. Я прямо рада была, что он (убитый Михаил Хачатурян. — RT) опомнился, что семья есть, что ради чего-то должен жить. А оказывается, было совсем по-другому. Девочки никогда даже слова мне не сказали, что им плохо просто. Они всегда говорили: «Мама, всё нормально, всё хорошо».
— Как вы узнали о том, что произошло? Как вы переживали эту трагедию?
— Мне позвонил сын, и я пришла на место происшествия. Конечно, было трудно. Но я думала только о том, чтобы с девочками всё было хорошо. Самое большое для меня счастье, что они живы и здоровы.
— Ваш сын тоже узнал не сразу?
— Да, сын тоже. Где-то что-то он больше узнавал, потому что он чаще бывал. Когда он (убитый Михаил Хачатурян. — RT) уезжал, сын оставался с дочерьми.
— Были ли предпосылки к такому развитию событий, когда вы ещё жили все вместе, или для вас трагедия стала полной неожиданностью?
— Нет, были, мы знали, что он (убитый Михаил Хачатурян. — RT) такой человек. Но к дочерям чтобы так относиться — в голове не укладывается у меня до сих пор. Как можно?! И каждый раз я узнаю что-то новое. Потому что дети до сих пор не хотят всё говорить. Порой бабушка потихоньку пойдёт, переспросит, они что-то выскажут бабушке. Потому что девочки видят, как та сторона (близкие убитого. — RT) нагло лжёт на телевидении, не моргая!
— Они не видят жертв в лице ваших дочек?
— Да. Они вот начинают плакать, говорить: «Мама, почему так? Почему? Ну ладно, что там происходило с нами. Но они же знали его! Как так можно — выйти и говорить то, чего нет? Как можно всё скрывать? Ради чего они вот это всё делают? Мы же думали, что мы — одна семья. Они всегда говорили, что Наира, Неля, они всё равно нас любят». Когда девочки телевизор смотрят, всё это видят, им очень тяжело. Они не понимают, как может человек вот так нагло выйти и врать. Просто обидно, что эти люди всегда были рядом. И когда происходило — они видели это. И они ненавидели тоже его. Девочки говорят: «Как они нам говорили вот так, а сейчас всё по-другому перевернули? Зачем это всё надо?»
— Сохранение чести?
— Никакой чести. Если все соседи знали всё, к чему на публику играть. Я не могу понять, для чего им это нужно.
— Главное, есть люди, которые вас поддерживают. Вы и к нам пришли не одна?
— Да, это близкая подруга, которая всегда поддерживала и никогда не предавала. Единственный человек, кому я в своей жизни могла доверить всё.
— Что дальше? Какую дату мы ждём?
— Мы ждём сейчас 17-го. Та сторона подала апелляцию (на решение о переизбрании меры пресечения. — RT). Им не понравилось, что девочки дома. А я с ними не общаюсь и не хочу. У меня совсем другие сейчас проблемы, мне не до них. У них тоже растут дети и внуки. Никто не застрахован в нашей жизни.
Смотрите интервью на сайте RTД.