— Геннадий Петрович, как много политзаключённых сидело в мордовских лагерях?
— В 1960-е годы в Мордовии было три колонии для так называемых государственных преступников, в которых отбывали наказание около трёх тысяч человек. Но диссидентов среди них было немного. Как минимум три четверти из этих осуждённых сидели за преступления, совершённые во время Великой Отечественной войны. Полно было украинских националистов, бандеровцев, полицаев, предателей, а также прибалтийцев, воевавших на стороне немцев, были те, кто за религиозные убеждения сидели. Все они также считались госпреступниками или, как их ещё тогда называли, политическими заключёнными.
— А как вы попали на службу в органы?
— Моя девушка переехала из Пензенской области к родственникам в Мордовию, в посёлок Явас, где располагается штаб Дубравлага (Дубравлаг — так называлась система мордовских исправительных учреждений. — RT). А я после демобилизации из армии поехал за ней следом. А так как до срочной службы я окончил математическую школу, после которой имел право преподавать математику и физику, то я и пошёл работать в школу — правда, не в обычную, а в вечернюю, при исправительной колонии №11. Это уже потом, через десять лет, я перешёл работать в органы — стал руководителем специальной лекторской группы при политотделе. Мы должны были переубеждать диссидентов, так сказать, промывать им мозги — противодействовать буржуазной пропаганде. Но начинал работать я учителем.
— И много у вас было учеников?
— В колонии отбывало срок около тысячи человек, осуждённых за преступления против государства, из них порядка 300 посещали занятия. Ведь я же говорю, что основную массу заключённых можно было назвать наследием войны. Ведь кто такие эти бандеровцы? Неграмотные крестьяне из Закарпатья. Они ни читать, ни писать не умели. Кому-то из них просто внушили идеи, а были и те, кто подались в леса, чтобы укрыться от зверств фашистов.
— Условия содержания политических заключённых от условий осуждённых, сидевших за бытовые преступления, как-то отличались?
— Такие же условия были у политиков, как и у бытовиков: и распорядок такой же, и питание такое же. Так же были все обязаны работать. Хотя, например, если уж заключённый за религиозные убеждения отказывался работать, потому что праздник, то никто заставить его уже не мог.
Но зато если такой заключённый обещал отработать в другой день, то обещание выполнял. При этом они действительно боролись и буквально по каждому поводу могли устроить акцию протеста: письмо задержалось на день — объявили голодовку.
— А кто из известных диссидентов отбывал наказание в вашей колонии?
— Из видных — Андрей Синявский. Он был вместе с Юлием Даниэлем обвинён в антисоветской пропаганде и агитации. Конечно, это был совсем другого склада человек: литератор, поэт. И в зоне к нему было особое отношение — и среди заключённых, и среди сотрудников. Он, кстати, иногда заходил в школу, чтобы скоротать время. Школа в зоне — это такое учреждение, где не было ни режима, ни надзирателей. С преподавателями общаться не возбранялось, и он любил поговорить с учителями об их жизни, семье; о литературе рассказывал, о Москве. Но при этом Синявский никогда не обсуждал политику и строй. Он же тоже знал, что из-за этого могли возникнуть проблемы и у тех, с кем он общался. В начале семидесятых он освободился.
Ещё в школе лаборантом у нас работал бывший нарком внутренних дел Абхазской АССР Григорий Пачулия. Он был осуждён на 25 лет за участие в сталинских репрессиях, за пытки «врагов народа». Сам Пачулия говорил, что его арест и осуждение — результат чудовищной ошибки, а себя он считал истинным коммунистом.
Начальником же специальной лекторской группы при политотделе Дубравлага я стал гораздо позже, когда уже лагерей для госпреступников фактически не осталось.
— То есть?
— В середине 1970-х колонии для госпреступников стали массово расформировывать — у бандеровцев и прочих предателей заканчивались сроки. Так что в начале 1980-х в Мордовии оставалось только два спецучастка для политзаключённых. Располагались они в Барашево: один для мужчин — на 120 человек, второй для женщин — на 12-15 человек. С этими заключёнными мы и проводили воспитательные задушевные беседы. Помню, тогда на женском участке сидела поэтесса, писательница Ирина Ратушинская, потом Татьяна Великанова. Бывало, приедешь к ним — они сразу на стол сервиз парадный чайный. Ну и за чаем беседовали.
— Часто беседовали? И была ли от этих разговоров польза?
— Каждый из нас должен был не менее двух раз в неделю посещать участок и рассказывать осуждённым про загнивающий Запад. Не знаю, как эти лекции действовали на заключённых, критериев не было никаких. Но вот мы от дискуссий с подопечными точно обогащались. Я, например, Ратушинской как-то говорю: «Вот вы по каждому, даже самому пустяковому поводу пишете жалобы, хотя это всё можно на месте решить». А она в ответ: «Нет, Геннадий Петрович (мы по имени-отчеству обращались), любая наша жалоба, любое недовольство — это как смазка для движения вперёд. Чем больше смазки, тем легче и быстрее движение к цели». Вот сейчас, по прошествии лет, думаю: властям стоило тогда всё-таки повнимательнее прислушиваться к диссидентам и к тем, кто хотел изменений советской действительности. Ведь они же чего добивались: свободы слова, чтобы профсоюзы были независимы от КПСС, чтобы КПСС не дублировала выборные органы. В принципе, с сегодняшней точки зрения это очень разумные вещи. Но ни один из диссидентов, я могу дать голову на отсечение, не хотел развала СССР. А с Ратушинской я потом встречался на воле.
— Как это произошло?
— В 1986 году Ратушинскую освободили по просьбе Рейгана и Маргарет Тэтчер. После она уехала в Лондон, стала известной писательницей. А в 2001 году в Саранске проходил круглый стол, посвящённый правам заключённых, который организовали правозащитники. Я присутствовал там как начальник пресс-службы Дубравлага, её тоже пригласили из Лондона. Поначалу я Ратушинскую не узнал. А потом, уже в перерыве, обнялись и расцеловались! Ратушинская подарила свою книгу «Серый — цвет надежды» с надписью: «Геннадию Петровичу Вотрину от Ирины Ратушинской на добрую память о плохих временах». Но самое главное, что она на этой конференции за наше ведомство заступилась. Там правозащитник один местный, бывший президент Мордовии Гуслянников, долго сравнивал Дубравлаг с Освенцимом, нас палачами называл, рассказывал, как пытали политзаключённых. В конце концов Ратушинская не выдержала и говорит: «А вы сами сидели?» Он говорит: «Нет». «Ну, тогда что вы можете об этой жизни знать? Что вы пересказываете глупые фантазии других людей».
— Сейчас российские оппозиционеры называют политзаключёнными тех, кого задерживают за беспорядки на несогласованных митингах. На ваш взгляд, их можно сравнивать с диссидентами 1970—1980 годов?
— Тех, кого сейчас называют политзаключёнными, я бы в один ряд с советскими диссидентами не ставил.
Вот сидела у нас в Мордовии Толоконникова из Pussy Riot — как её можно сравнивать с Ратушинской? Ратушинская боролась за свои убеждения, знала, на что шла, и до конца была готова их отстаивать.
Другая села из-за какой-то несусветной глупости. Посмотрите, чем она занималась? Какие тут убеждения? И в колонии сидела себе тихонечко, ни во что не вмешивалась, ровно до тех пор, пока не приехали к ней правозащитники.