— У нас в студии Захар Прилепин. Много тем хочется обсудить с вами. Встречаемся мы в такие тяжёлые дни. Я всё утро скупал разные газеты. Мне было интересно, сколько наших коллег, журналистов, на первой полосе опубликуют хотя бы фотографию Даши Дугиной, которая погибла. К сожалению, я не взял, дома осталась у меня «Комсомольская правда». Единственная «Комсомольская правда», которая сделала на всю полосу фотографию Даши. И для меня это очень страшно. Вы знали Дашу. Она ехала с фестиваля, соорганизатором которого вы были. Какой для вас была Даша?
— Это очень давняя история. Она откуда-то прямо из позапрошлых времён. Потому что, во-первых, в силу того, что я с 1990-х годов был в составе ныне запрещённой Национал-большевистской партии* Эдуарда Лимонова, Александра Гельевича Дугина — они были её основателями. Поэтому всё, что связано с Дугиным, — это вообще часть моего сознания, часть моей жизни, биографии. А потом, когда Даша подросла (она ещё была совсем молоденькой, когда я впервые её увидел), она присутствовала всегда. Не могу сказать, что член семьи, но ближайший такой круг. Она всегда была.
Наверное, я личную вещь скажу. Конечно, я общался с ней на «Царьграде». Мы какие-то проекты с ней задумывали, был всё время какой-то интеллектуальный совместный обиход.
Но вот эта последняя встреча — она была такая странная для меня. Я вот здесь вам про это скажу. Не сочтите, что у меня какая-то амнезия. На этом фестивале... Я организатор, я его придумал и восемь лет его веду. Эдуард Бояков — мой партнёр, замечательный. Я перехожу с площадки на площадку, слежу, чтобы всё было хорошо, чтобы всё было замечательно. И подходит девушка — очень красивая, какая-то замечательно просто выглядящая, просто сияющая. А я не видел Дашу-то, я год её уже, наверное, не видел, а может, даже чуть больше. Но это уже та степень знакомства, что и необязательно встречаться.
То есть она меня видит где-то, чем я занимаюсь, я её вижу. Подходит девушка — прекрасная, красивая: «Привет, Захар». Что-то мы поговорили. Я думаю: так, кто это, что-то, думаю, у меня с памятью с моей стало. И пошёл дальше. Потом в другом месте опять она подходит — и такая что-то сказала, как-то отреагировала. Я тоже посмеялся. И у меня как-то в голове опять. Потому что там я сотни людей вижу и из них десятки моих знакомых. И тоже из прошлой жизни, из позапрошлой жизни. Из Донбасса приезжают, из политической жизни. И один, и два, и три.
Она раза три подходила ко мне. Я так, думаю, вспомню потом, ладно. А она сменила причёску, перекрасила волосы...
— Она стала блондинкой.
— И она как-то повзрослела очень. Так вот по-женски раскрылась, похорошела. И я такой думаю: какая красивая девчонка, думаю, где я с ней встречался? Думаю, точно её знаю.
И всё, и это совершенно для меня было катастрофично. Через пять минут после произошедшего мне позвонил Эдуард Бояков. Он говорит: «Похоже, Даша взорвалась». И я думаю: «Даша... Господи, как это?» И потом тут же вылетает в СМИ фотография — а это она. И думаю: я же весь день с ней общался. Она весь день ко мне подходила. И это, знаешь, в таких бывает случаях, когда с человеком должно произойти, и птица залетает, и она кружится. То ли она хочет, чтобы её освободили. От неё такое вот было ощущение. Вот она — раз! — промелькнула вот этим крылом, там я её увидел, тут её увидел. Этот весь день у меня под ощущением этих случайных встреч с Дашей. Не случайных — вот таких, спонтанных. Потому что на это огромное пространство, вот, мы с ней пересекались, так, так. И это птичье ощущение, удивительное такое, в нём было волшебство, а потом оказалось, что оно было глубоко трагичное. Вот с этим ощущением живу. Думаю, вот такие просто встречи, вот эти непонятные. И то, что и не узнал её вообще. Не знаю, даже не пойму, какие из этого выводы надо делать.
— Да, Даша сменила причёску, она стала блондинкой. И ей это очень шло. Последнее сообщение, которое я ей написал, — что ей идёт новый цвет волос.
— Вот, я-то её не видел так. Поразила ещё и этим. Она была замечательно умна, совершенно очаровательна. И она была очень незлоблива, что вообще нехарактерно для любой политической среды. Она была открыта для самых разных политических взглядов и убеждений. То есть левые, правые, разумные либералы, центристы, те или иные радикалы — она внимательно выслушивала. При этом у неё был внутренний стержень — может быть, наследственный, может быть, свой. Она была внешне очень добра, приветлива. Но при этом чувствовалось это вот...
— Сила.
— Сила, конечно, определённая характера. И такая чёткость сознания. При этом такая девичья и непосредственность, и очаровательность. Эти глаза сияющие и вспыхивающие. Много всего было в ней замечательного.
— Даша была олицетворением таких молодых патриотов. И почему-то, я задаюсь этим вопросом уже давно, почему-то наши враги сделали так, что молодым патриотом быть немодно. Именно поэтому её здесь нет, на первых полосах. Потому что это немодно. Как вы думаете, почему?
— Наши враги — это выражение, немножко уводящее наш прицел. Потому что это не совсем наши враги. Это, между прочим, люди, которые не так давно находились в центрах... не скажу, что принятия решений в России, но не очень далеко от них. Потому что вообще Россия 25-летней давности, даже 15-летней давности — она вот это среднестатистическое ощущение, что такое молодой человек, как ему надо себя вести и кто здесь короли дискурса, оно формировалось у нас на глазах. Это журнал GQ, который выдаёт все эти премии. Прочие иерархии — кинематографические, литературные, театральные и все иные прочие.
На 2005 год, допустим, условно говоря, тем более на 1999-й, никаких патриотов днём с огнём не найдёшь. Какие там были, чтобы они мелькали, эти патриоты. У нас люди вот этих вот убеждений — Александр Гельевич Дугин, Эдуард Вениаминович Лимонов, Александр Андреевич Проханов и прочие, они все ходили в статусе городских сумасшедших. Бродят какие-то непонятные там полулюди. Иногда что-то происходило в государстве, что-то мрачное — тогда звали их. Ты иди сюда, поговори с народом о том, что патриотизм — это хорошо. Потом, когда приходила беда, допустим, была кампания на Северном Кавказе или грузинская вся эта история, «08.08», или ещё какие-то события, 2014 год, их призывали, потом говорят: «Всё, уходите, всё, теперь у нас приличные люди здесь опять будут выступать».
Поэтому какие молодые люди должны были сформироваться?
Даша Дугина — это человек из этой перпендикулярной среды. Она не была в мейнстриме.
В мейнстриме не просто либеральном, а в мейнстриме либерально-государственном. Давайте это прямо проговорим, чтобы как бы не валять дурака. Либерально-государственный мейнстрим устраивал у нас, условно говоря, Глеб Павловский, допустим. Человек, который абсолютный заукраинец там. Он выстраивал всю эту схему, систему. Где там Даша Дугина во всей этой истории? Там совершенно другие люди были. Эта огромная инерция, во-первых, инерция 1990-х и отчасти инерция нулевых, она, конечно же, в принесённые вами газеты и в не принесённые вами газеты зашла и там по-прежнему царит. Да, «Комсомолка» — она в этом смысле у нас самая как бы человечная, народная и такая правильная. Это ещё не самые худшие варианты. Там есть у нас ещё другие газетки, «Собеседник» какой-нибудь, «Новые известия».
— Да, есть такие. А почему быть патриотом всё-таки немодно? Как им удалось это сделать?
— Потому что всё самое передовое, самое правильное, самое прикольное, самое чёткое, самое вот такое — оно было не просто непатриотично, оно было враждебно тому виду патриотизма, который мы сегодня с вами излагаем. Вот тот, который мы видим в контексте спецоперации. Вот волонтёры, вот ополченцы, военнослужащие, вот это вот всё. Много ли мы подобных примеров знаем в этой мейнстримовой, в трендовой культуре российской, где подобные линии поведения, подобные типажи, чтобы они были так или иначе отображены? Чтобы они были в театре, чтобы они были в кино, чтобы они в литературе были. Там ничего подобного давно уже не было. Потому что человек в форме, какой-то волонтёр донецкий там — это уберите, пожалуйста, эту грязь отсюда подальше, пожалуйста. А короли дискурса были совершенно другие люди. И мы не будем называть имена, фамилии и каналы, но понятно, что если кинокритик, то Антон Долин, пожалуй. Все знают, что Антон Долин.
— Кинокритик.
— Антон Долин — это кинокритик, он знает, какое самое правильное кино. И все эти люди, которые были у нас королями дискурса, они все 24 февраля оказались абсолютно, стопроцентно враждебны происходящему. Но это было понятно не 24 февраля. И некоторые навязчивые мракобесы вроде меня про это так говорили достаточно назойливо. Ребята, конечно, хорошие, Антошка хороший, я его знаю хорошо, они все замечательные, но они вас киданут в этот момент, они все вас кинут, потому что они ровно на противоположной стороне.
Грубо говоря, они все болеют за Киев, или за Нью-Йорк, Вашингтон, Евросоюз, или что-либо иное. У них там «правда» находится.
Это всем давно было понятно. И если у нас короли дискурса такие были не на уровне какого-то бэкграунда либерального, а они были представлены как наша элита на всех уровнях, в том числе и государственного строительства и планирования, чего вы, собственно, хотите? Где наш народ многонациональный наблюдал Дашу Дугину? Где он её вообще видел? Он её не видел нигде. Чтобы молодые люди, решая, делать бы жизнь с кого, — я буду делать её с Даши Дугиной. Нет, конечно, они не видели... Они видели везде Ксению Анатольевну Собчак. Полное покрытие по всей стране, пожалуйста. Антошу Долина, Ксению Собчак и всех остальных они видели с утра до вечера. Дашу Дугину они не видели нигде.
— Вот вы затронули такую тему. Против России определённая идёт психологическая, культурная война, я бы даже сказал, такое культурное уничтожение на протяжении многих лет. Создана группа «Град».
— Когда было первое заседание «Града» (рабочая группа, в которую входят депутаты Госдумы, сенаторы и представители сферы медиа и культуры. — RT), которого я не являюсь ни управленцем, ни автором, ни центром принятия решений, это группа депутатов и сенаторов. Я знаю, что там происходит, и всячески приветствую. Но уж точно я не по этой части. У меня есть свой фронт работы. Это депутаты, они пишут запросы, они работают, это их, собственно, дело. Даже там, на этой съёмке, когда всё происходило, — там было предельно понятно, что происходит. Я рассказал про состояние в сфере культуры. Примерно то же самое, что я сейчас вам говорю. И я там сказал: государство взлелеяло, холило и лелеяло этот вид культуры. И собственно, имеем ныне следующий результат — очень простой. У нас сейчас в кинематографе есть 25 новых заявок на фильмы, которые снимут в этом году. Там ничего нет, даже намёком просто, какой-то тенью, про Украину, Донбасс, армию, спецоперацию. Ничего. Вот прямо как будто даже не то что восемь лет...
— В природе не существует.
— Нет, вообще нет этой темы просто — и всё. 25 фильмов. Я смотрел, смотрел, смотрел — нет ничего. Думаю, надо же, как удивительно. Мы могли бы как-нибудь (снять. — RT) фильм про другое, но в конце там солдат с фронта возвращается, хотя бы так. Нет-нет, нет этого, ни в каком виде. И я вот про это в том числе говорил в своём выступлении. А потом один из руководителей этой группы, Дмитрий Кузнецов, он говорит: «Я сейчас объясню механизм, почему так происходит». Он говорит: мы принесли список экспертов Фонда кино, которые принимают это решение. Выделяют деньги. Да, они выделяют деньги, принимают решение. Он весь список целиком принёс. Он говорит: «Мы его проанализировали, посмотрели — здесь один человек кое-как поддержал спецоперацию». У нас обычно как поддерживают спецоперацию? «Я против того, чтобы Пушкина запрещали». Всё, молодец, работай.
— Хотя бы так.
— Да. Зато жёстко выступили против шесть человек. Я цифру точно не помню, но примерно так. Там их 30 человек, из них шесть против, один кое-как за. И другие тоже есть списки — по литературе, по театру, там тоже есть списки. Их тоже проанализировали. Это не чёрные списки, это просто взяли с сайта, скачали все эти фамилии... Эксперты. То есть какие вы хотите фильмы, или книги, или спектакли, если вот эти люди, если они против. Он говорит: «Давайте мы хотя бы, может быть, введём сюда три человека, сюда пять и сюда семь. Чтобы хоть какой-то был баланс. Их хотя бы будет не 100%, а 75%». Вот такой был разговор. И даже эти списки журналистам не давали. Их там кто-то сфоткал, хитрые журналисты, и вывалили их в сеть тут же. И в сети тут же вбросили, что это чёрные списки, подготовленные «Градом»...
— Но это же не наши методы — чёрные списки.
— Нет, вообще бред какой-то. И самое главное, что огромное количество людей, даже вменяемых людей, на это купились. Они мне звонят, говорят: «Захар, там у тебя списки, там хорошие люди». Ладно бы я там постфактум пытался как-то всё это переиграть. Там запись есть. Там всё... Более того, Кузнецов говорит: мы не требуем ни административных, ни тем более уголовных никаких вещей. Он говорит: мы согласны на любую, как бы сказать, человеческую...
— Дискуссию.
— Нет, даже не дискуссию. А на то, что человек, который хочет хоть как-то проявить симпатию, или принятие, или ещё какую-то форму солидарности с государством, то пусть подаст мельчайший намёк. Пусть этот человек принесёт банку варенья беженцам, просто детям даже из Донбасса. Не то что он поедет с концертом куда-нибудь в Изюм или в Харьков. И мы даже этот список не будем трогать. Но пусть они проявят, что они знают про эту беду. Это была единственная, я говорю ещё раз, единственная форма влияния вообще на всё происходящее там. Либо тогда, он говорит, мы будем делать запрос к государственным органам, что, пожалуйста, вот те люди, которые жёстко выступают против спецоперации, — пусть они не получают госфинансирование...
Я вот не получаю госфинансирование, давайте мы будем конкурировать в свободной рыночной среде. Как я с ними конкурирую. Давайте будем спектакли ставить, кино снимать. Но в рыночной среде. Где мы все, патриоты, и находимся.
Потому что если вы не принимаете действия государства, не разделяете беду и смерть, муки наших военных, беженцев, то не берите деньги у государства. Всё просто.
Как бы всё предельно просто. Нет ни 1937 года, ни 1946 года, ни списков — ничего нет. Просто как бы отцепитесь тогда от сиськи. Вот и всё. А если не хотите отцепляться от сиськи — отнесите банку варенья в белгородский или воронежский центр беженцев. Только вот это, больше ничего. И мы вас сфотографируем и скажем: хотя бы это. Вой стоял такой. Газета «Правда»: 37-й год, сейчас этих мы перебьём. Такое враньё... Я, честно говоря, никогда не сталкивался. Самое отвратительное, что у нас ряд патриотов на подсосе влезли в ту же самую историю и стали орать ещё хуже либералов. Либералы-то, понятно, в этом поучаствовали крайне активно. Но патриоты... Я говорю: ну нормально, пацаны, нормально, молодцы. Вот как бы вот так вот. Вы боитесь, что сейчас начнут пилить патриотические бюджеты, а вам не достанется.
— Разобрались. Потому что действительно много информации. И наши неполживые коллеги-журналисты уже назвали это чуть ли не расстрельными списками, чёрными списками и так далее. Но всё решает рынок. Владимир Владимирович в одном из своих выступлений сказал, что всё, бояться санкций нечего. Заходите в Крым, заходите на освобождённые территории. Только один банк зашёл на освобождённые территории. Совсем недавно один из футбольных функционеров сказал, что футбольные клубы Крыма и Донбасса — он пока их не видит в российских лигах. Вот что с этим делать? Вот эти щупальца этого спрута либерального и какого-то заукраинства — они везде.
— Везде, вы правы. Везде.
— Как резать их? Не людей — щупальца.
— В шахматах. В шоу-бизнесе. В телевизоре. Везде очень много всего этого. Потому что мы должны понять, что мы сами выстроили эту систему. Это не то что какой-то пришёл либерал со стороны. Это сама по себе система, она так выглядела. В этом есть общая, коллективная вина всего государства. Потому что Запад был партнёр, дорогие партнёры, партнёры, партнёры, мы с ними договоримся, всё такое прочее. Украина тоже соседское, братское государство, тоже с ними через Минские соглашения добазаримся. В целом это всё правильно. Потом — раз! — и на щелчок пальцев Владимир Владимирович произнёс речь 22-го числа — 24-го числа всё сменилось. Конечно, мы должны понимать, что вся эта система — она так быстро не перезагружается. Вопрос в том, что как-то никто и не собирается её перезагружать. Но мы не можем вести спецоперацию, тем более побеждать в спецоперации, тем более нести русский мир на освобождённые территории в любом его виде, если за спиной этого нет ни в каком качестве. Какой русский мир, если вот здесь он выглядит вот таким образом, с группой «Би-2» на питерском стадионе и со всем прочим. И без единого фильма, который хоть как-то этому посвящён.
А что со всем этим делать? У меня, ещё раз говорю, есть только теория малых дел. То есть мы должны — левые патриоты, правые патриоты, белогвардейцы, красные — перестать между друг другом выяснять отношения и строго в рамках законности, как наш президент нас учит, строго в рамках законности вот эти вот вещи... Тем более у нас есть депутаты, есть сенаторы, мы должны их прописать. Очень простая вещь на самом деле — отключение от государственных бюджетов тех людей, которые против.
— То есть, включая просто... Мы находимся на телеканале, даже просто работать на госканалах. У нас Первый канал государственный, ВГТРК и прочие.
— Там есть разнообразные вариации. Если человек молчит, то пусть и молчит. Человек имеет право иметь какое-то мнение, которое он не обязан высказывать. Я ещё раз говорю о тех людях, которые жёстко, последовательно выступают против. Их очень много. Их очень серьёзное количество. И мы так понемногу, мы просто сменим температуру внутри вот этого сообщества. Чтобы либералы всё время говорили: давайте гражданское общество. Так давайте создадим гражданское общество с возможностью задавать профильным министерствам прямые вопросы от общества. У нас 72% общества поддерживают спецоперацию, если верить нашей социологии. Вот у нас Министерство культуры не выпускает ни одного фильма, связанного со спецоперацией. Значит, должно быть какое-то сообщество, какая-то форма, структура, которая может спросить: так, дорогой товарищ Любимова, объясните мне, пожалуйста, почему у вас нет этих фильмов?
— Что происходит, да.
— Тут нет 37-го года, тут нет ничего. Просто здесь вопрос достаточно серьёзного сообщества людей, которое представляет самые разные группы: телевидение, литературу, общественные советы, шахматы и ещё что-нибудь. И ей придётся отвечать на это вслух. Мы же хотим гражданское общество.
Пускай наши чиновники нам отвечают вслух. Почему, господин Беглов, у вас выступает «Би-2»? Я могу цитатник составить, что эти ребята за восемь лет наговорили по поводу спецоперации. Объясните просто принцип вашего выбора, механизма. Потому что то, как эти люди себя ведут, означает такое наплевательство по отношению к социуму. То есть да пофиг, что там этот народ считает важным. Мы с этими ребятами дружим, у нас с ними всё в порядке, они художники, они так видят, а мы как бы вот. А потом эти группы выходят на стадион — и весь стадион кричит как бы: да пошли они к чёрту.
— Это ещё мягко.
— Весь народ так орёт. Они говорят: да почему, господи, мы на них должны смотреть? Почему?
— А у них всё хорошо.
— Если вы дружите там, наверху, это не значит, что мы должны всем народом на это смотреть. Проведите любые опросы. Это же не Прилепин, мракобес, всё это придумал. Любые опросы проведите по всем этим персонажам и спросите у людей, кто из них желает, чтобы Максим Галкин опять выступал на телевизоре с утра до вечера. И увидите эту реальную социологию. Почему бы... Если вы за демократию, давайте включим демократию. Вот, собственно, и всё. Только включим демократию. Без списков, без расстрелов, без увольнений, без всего этого. Рынок. Хотели рынок — мы за рынок. Давайте реально... за рынок. У нас есть радиостанции — пускай там будут конкурировать ребята, которые поют в Донбассе, ездят в Донбасс, выступают в Донбассе, и те, которые смолчали, допустим. Но там даже нет этой ситуации. Там всё равно короли дискурса другие.
А у меня есть знакомые музыканты, не хочу называть, которые ездили и пели в Донбассе. Вот прошёл 14-й год — они были нужны, 15-й — там уже поменьше нужны. А пришёл 16-й, им говорят: «Знаешь, что так получилось, что ты на малой сцене выступаешь теперь?» Он говорит: «Почему я на малой сцене?» Ну просто на малой сцене, вот там детская сценка — там выступай, а на большой будут другие ребята выступать. И он мне звонит: «Захар, нормально я как бы поездил в Донбасс». Я говорю: «Ну вот так вот, у нас такая ситуация».
И это не только в музыке, это во многих других сферах. Нормально ли это? Как бы спросить... Дорогое государство, нормально, что люди рубятся, ездят, поют, выступают прямо непосредственно под обстрелами, потом всё это заканчивается — и этих музыкантов, этих поэтов и этих артистов начинает давить собственная среда? У меня есть любимый пример, как у меня один знакомый артист, звезда просто первого уровня, говорит: «Захар, если я тебя лайкну в какой-нибудь социальной сети, я могу потерять тут же роль. Просто потому, что я тебя лайкнул». Это среда. Мне говорят: «Да не нагнетай, у нас есть Володя Машков, у нас, там, Лепс, у нас Безруков, всё хорошо, что ты нагнетаешь? Много артистов хороших». Я говорю: «Нормально, конечно, но человек лайкнул — и роль потерял».
— Наверное, должно пройти какое-то время, то самое формирование гражданского общества. Вы говорили про теорию малых дел. Я знаю, что у вас большая такая волонтёрская группа работает в Донбассе. И сейчас очень важно, на мой взгляд, очень важно показать жителям Донбасса, что действительно вся Россия вместе с ними. И мне очень понравилась эта тактика, когда, по сути, весь этот большой донбасский пирог поделили между регионами и каждый регион взял какую-то свою сферу, в которой он более экспертен, где лучше всего предприятия работают и так далее. Расскажите про ваш волонтёрский проект. И ваши коллеги писали, что попали под обстрел?
— Слушайте, это такая история — до утра примерно. Мой волонтёрский проект начался летом 14-го года. И у меня старейший вообще фонд гуманитарный, работающий с Донбассом, в России. Может быть, есть какие-то конкуренты, честно говоря, такой последовательности и такой долготы временной не знаю у конкурентов.
Всё это время, все эти восемь с половиной лет, мы ни на месяц не прекращали помощь Донбассу. Это была постоянная работа. Конечно же, когда началась спецоперация, мы ещё заново это перезагрузили. И мы первыми открыли штаб Захара Прилепина так называемый и в Изюме, и в Херсоне, и на ряде других территорий.
Потому что у меня в команде в основном воевавшие люди. Либо волонтёры с 14-го года. И много местных ребят. В основном местные, которые местного происхождения. Поэтому для них это своя земля. У нас там есть ряд в том числе и парламентских партий, которые тоже вписались в эту историю, тоже вложились, тоже готовы работать там. Даже есть институции разных учреждений, которые в этом участвуют. И те губернии, о которых вы говорите. Но вот этот опыт, который есть у нас, — он, конечно же, мало с чем сопоставим. Потому что все города, которые сейчас брали, в течение последних пяти месяцев, где были самые большие разрушения, — Мариуполь, Рубежное, Попасная, Северодонецк — во все эти города мы заходили либо самые первые, либо наряду ещё с кем-нибудь. Просто бой идёт на той улице — а здесь уже мои ребята раздают гуманитарку. Потому что они местные, потому что они воевавшие, потому что они там работают всегда, потому что они всё знают. Поэтому попали под обстрел — это как бы звучит несколько комически...
— Обстреляли же их штаб.
— Нет, потому что они всегда работают под обстрелами — это нормальная ситуация. А обстреляли у нас не штаб. У нас есть там ряд разнообразных наших организаций — на территориях, конечно же, они попадают периодически под обстрел. И последний раз буквально вчера. Слава богу, у нас не было никого в том месте. И туда прилетел как раз этот HIMARS, эта чепуха. Короче, там разнесло всё. Но, слава богу, все наши ребята были на выезде.
— Слава богу, что обошлось. Вы перечислили освобождённые города. Впереди референдум. Ещё когда в 2014 году крымчане сделали свой выбор, мы тоже оглядывались. Ждали, что кто-то признаёт Крым нашим. Стоит ли нам сейчас, хоть даже на мгновение, задуматься, что кто-то должен признать, что ДНР, ЛНР, возможно, захотят в состав России? Херсонская область, Запорожье, Харьковская, может быть, тоже захотят в состав России. Не надоело ли нам оглядываться? И нужно ли?
— Дело в том, что вы говорите об этой логике европоцентризма, которая у нас всех в голове. Даже когда вы задаёте вопрос, и вы, и я, и наши зрители — все уверены, что речь идёт про Евросоюз, про США, про Канаду, про Австралию. У нас так повёрнуто сознание, что мы читаем новость: «Китайский лидер сказал, что 85% населения поддерживают Россию». И мы такие радуемся. А потом вы задаёте этот вопрос — и мы всё равно думаем про Европу. Нам важно, чтобы Германия, Франция, Италия признали ДНР и ЛНР. Но я не знаю, что здесь надо предпринять, чтобы мы выключили из розетки такое осмысление вопроса. Просто на секунду представьте, что происходит нечто такое в нашем сознании — и ДНР, и ЛНР, а также Херсонскую и Запорожскую области, ту часть, которая под нами, признают десять стран Латинской Америки, Китай и Индия, 25 африканских стран...
— И Белоруссия до кучи.
— И Белоруссия до кучи, да. Вот оно, чего мы хотим?
Почему нам нужно, чтобы Евросоюз нас признал? Евросоюз, который мы сами можем заморозить. Который поставляет оружие против нас, не жалеет нас, бомбит нас. Не написал ни одной публикации по поводу террористического акта в центре Москвы, по поводу убийства Даши Дугиной. То есть он делает всё, чтобы доказать, что он презирает нас, ненавидит нас.
И только единственная милость, которую по отношению к нам он позволяет, — он говорит: «Давайте, так и быть, как бы разрешаем вам немножко нам дать тепла, и мы погреемся, так и быть». Ну что это за садомазохизм такой русский национальный?
— Вот и я задаюсь вопросом.
— Выключить надо этот европоцентризм. Надо этот железный занавес нам поставить и окошко открывать иногда, спрашивать: «Ну как вы там, нормально себя чувствуете?» Они чего-то орут — раз! — закрыл обратно.
— И напоминать, что зима близко, да, регулярно?
— Когда постучат с той стороны, когда будут сильно стучать, можно открыть потом, посмотреть. Мы ничего не знаем о том, что происходит в Китае, что происходит в Индии, что в Африке, что в Латинской Америке. Там же культура, понимаете, она огромная культура. Ещё зачастую не тронутая этим коллективным ЛГБТ-парадом, который прошёлся уже по всей Европе. Там писатели, музыканты. Я немножко ездил там. Зайдёшь в какой-нибудь ночной клуб на Кубе — и там сидят такие ребята, они лабают просто. Там такие литераторы есть интересные. А мы... влепились в эту Европу и глядим туда как заворожённые. Но это не весь мир, не весь мир. Знаете, какая интересная китайская цивилизация, сколько там всего интересного происходит? Давайте столицу перенесём туда вот, куда-нибудь поближе, в Хабаровск — и всё. Знаете, как будет всё интересно? Во-первых, из Хабаровска будут Прибалтика и Польша очень далеко. Будет где-то какая-то Европа там. А нормально... у нас здесь Китай, Северная Корея, ближайшие друзья. То есть надо как-то раз это перевернуть, зоны мозга. И уверяю вас, откроются совсем иные виды.
— Просто со школы мы ещё, карту когда открываешь — в центре Европа. Даже не Россия. Хотя у американцев же наоборот, у них как раз Соединённые Штаты в центре.
— Да, молодцы.
— А всё остальное — маленькое, где-то там, на этом глобусе, который закручивается.
— Да.
— Вы говорили, что нам нужно повесить этот железный занавес, открывать периодически и переосмыслить. Владимир Путин неоднократно говорил, да и министр обороны Сергей Шойгу, буквально на форуме «Армия», о том, что всё, мир другой, не однополярный. Какой мир стал, на ваш взгляд?
— Какой мы построим, такой и будет. Ещё раз: у нас это понятно нашему главнокомандующему и Шойгу понятно, может быть, ещё трём-четырём людям. Нам с вами тоже понятно, кстати, заодно. А сама система, которую они выстроили, — она всё делает, чтобы это понимание не включилось. Они говорят: «Конечно, сейчас они там немножко всё это, а потом мы обратно будем как при бабушке, как при дедушке». Вот в этом проблема, понимаете? И видоизменение системы — оно, к сожалению, вот так вот, на щелчок, не происходит. Её надо всю перестраивать, всю эту машину, чтобы она начала разворачиваться в иные стороны. Потому что, конечно же, незримая надежда, что всё это закончится, существует у всего. Не только у культуры, не только у шоу-бизнеса. Она существует у экономики, у банковской сферы. У нашего российского списка Forbes. У наших владельцев дискурса и интеллектуалов. Она у всех существует. И ещё не сформулирован в полной мере этот концепт иного будущего. То есть Путин сказал, что всё изменилось, да. А как изменилось? Объясните, разжуйте нам, пожалуйста.
На самом деле, конечно, это огромные интеллектуальные центры, которые должны сейчас, прямо уже позавчера, быть созданы и начать это нам проговаривать. Вспоминать. Эту карту, о которой вы говорили, — её заново открывать. Смотрите, у нас тут Латинская Америка, как интересно, какие у нас были взаимоотношения сложные. А тут у нас Африка, смотрите. А тут у нас Средняя Азия — и далее там. Короче, Индия там. Много всего — огромная планета. Давайте мы её заново будем открывать для себя, понимаете, как Афанасий Никитин. Надо открыть университет Афанасия Никитина. И побрести наконец по миру, и открыть, переоткрыть мир заново. Потому что слов Путина мало, прямо скажем, мало пока для страны. Для него-то, может… Он, может быть, скажет: «Я вам говорил вообще». Во-первых, он сказал у нас по поводу культуры. Он сказал: «Ребята, обратитесь, пожалуйста, к офицерам, к солдатам, к бойцам». Он же добрый у нас президент. Он говорит: «Ну сделайте, пожалуйста, обратитесь». Мы подождали месяц, два. Обратились? Нет, вообще ничего не произошло просто. Но он же сказал. Он и сейчас сказал: «Мир другой там». А он же никогда не забывает, что он говорит. Он потом спрашивает, через какое-то время.
Он может подождать месяц, два, три, год, пять лет. Как с Украиной. Он же сказал ещё давно какие-то вещи, в 14-м году, в 15-м году. Что мы не дадим людей Донбасса в обиду. Все подумали: ну ладно. Год, два, три, четыре, пять проходит — потом вдруг — раз! — начинается спецоперация. Мы теперь там видим некоторые последствия. Там есть города в руинах, между прочим. В силу самых разных обстоятельств. Надо запоминать всё, что он произносит. Сейчас люди, которые у нас сидят и ждут, что закончится вся эта история со спецоперацией, с поворотом на восток, что мир другой, — они думают, что сейчас он забудет. Он не забудет. И вы можете тоже однажды оказаться в руинах. И та работа, которую сейчас мы проводим, общественники и инициаторы разнообразных «Градов», всего остального, — это во имя вашего уже спасения. Вы, пожалуйста, поменяйтесь побыстрей. Потому что потом, когда он передумает или вспомнит, что вы ничего не сделали, вы будете в руинах все лежать. Так вижу.
— Конечно, «всё в руинах» звучит не очень хорошо...
— В данном случае это символически говорится. Но у нас некоторые сферы культуры, знаете, можно и руинизировать. Все эти разнообразные «голубые огоньки» из людей, которым уже по 186 лет, — они никуда не исчезают...
— И в перьях всё бегают. Что будет, на ваш взгляд, финишем спецоперации, что останется от Украины и останется ли вообще Украина как государство?
— Это зависит от всего этого контекста, который мы сегодня с вами обсуждали. Потому что если Россия для себя твёрдо решит, что европейский проект для России если не закрыт, то хотя бы приостановлен, то мы очень многое можем сделать, очень многое. Если мы для себя его закрыли только на 5%, на 10%, если элита не поняла, что это серьёзно, и думает, что мы блефуем, значит, у нас осенью могут начаться переговоры. Как только Европа взмолится и скажет: пожалуйста, дайте нам... Мы зерно им уже дали. И кстати, возможно, зря это сделали. Потому что никакую Африку они не кормят…
— Так они же сами жрут.
— ...Сами себя и кормят, да. Вот мы их решили кормить. Много ли они нам за это благодарны? Может быть, те люди, которые причастны к принятию решений, скажут: «Дорогой Захар, ты посмотри, насколько меньше стали поставлять вооружений». Насколько меньше. Они скажут: «Это вот потому... Поэтому давай, не радикализируй». Может быть. Но я боюсь, как бы сейчас они осенью не начали просить перемирия — и опять не началась эта замыленная история. Потому что Украина говорит: пускай они остановятся там, где они встали, а лучше пусть отойдут подальше. Харьковскую область освободите, а про Запорожье мы ещё обсудим. И вот эта вся фигня — она опять будет тянуться. А мы прекрасно знаем, что это не закончится никогда. Мы уже это проверили на примере 14-го года, Минских соглашений, первых и вторых. Это не заканчивается никогда. Если вы сейчас хотите продлить, это не означает, что вы спасёте какие-то жизни. Это означает, что люди на новом этапе опять вынуждены будут разгребать это в гораздо более жёстких обстоятельствах. Вот хотелось бы, чтобы это понимало и население страны.
А население у нас может влиять на ситуацию в стране, я давно это уже заметил. Оно незримо влияет... В целом оно повлияло даже на смену либерального дискурса. Молчаливый народ, безмолвствующий, он смотрел, смотрел, смотрел... Ну перестал голосовать за «Яблоко» и СПС. Он мрачно смотрел — и власть такая как бы говорит: «Да нет, конечно, мы государственники, империалисты». Это народ на это повлиял. Надо, чтобы он и сейчас так же мрачно смотрел и говорил: «Вы это, давайте там аккуратно. Не вертите хвостом — доделайте».
Полное интервью смотрите на сайте RTД.
* Межрегиональная общественная организация «Национал-большевистская партия» — организация, признанная экстремистской и запрещённая на территории России (решение Московского городского суда от 19.04.2007).