Работа над проектом шла тяжело. До того ли было Алисе, чтоб русским помогать? Сто с лишним лет бродила она по сказочным закоулкам и того кроме — Демурова ведь перевела, да так, что и Чарльз Лютвидж Доджсон остался бы доволен.
И мы никогда не узнаем, что заставило Высоцкого взяться за дело — роль Марины во французском радиоспектакле по Льюису Кэрроллу, внезапное столкновение с текстом абсурдным до невозможности и одновременно абсолютно понятным и простым, изложенным «академическим русским», — если ты на волне, если ловишь ветер.
Или что другое.
Он же знал — времени остаётся совсем немного.
Вся эта история, особенно если вспоминать её в день ухода Высоцкого, кажется зеркальным коридором в свет: блики до боли в глазах, отражения дробятся, крошатся, ничто не схватить руками, и там, за ещё одним изгибом, удаляется в вечность ощутимую он — с шуточками своими, намёками, с нарезанием правды ломтями — шесть скибок с буханки яришного, кислого, забористого до жути.
«А в конце дороги той...
С Бабами-ягами...»
Высоцкий ко всякому делу подходил на нерве. Но тут случай был особый — обращение к детям, а значит — к возможному Будущему. Когда, скажем, числишься ты в народе поэтом, всяк тебя знает, прославляя твой язык, да и с каждого окна песня громкая слышна. Но нет тебя. В списках не значишься, по картотекам разве что проходишь.
Как жить тому, кого нет вовсе?
Не отсюда ли образ птицы додо, дронта ископаемого, так здорово схваченный Всеволодом Абдуловым, но жизнь-то в него вдохнул кто?!
Поэт Высоцкий.
«Буду я птицей в волшебной стране...»
Это ведь о нём, о Детстве Всемогущем, были мысли Высоцкого — и ни о чём ином. Как все поэты «Богом данные», он умел смотреть вперёд, на глубину полёта мысли, не меряя бездну шнурками от ботинок. Он знал, десятым чувством чуял — по ним, как всегда, пройдутся, по детям. Не жалея, не размениваясь на сантименты.
Рухнет нерушимый.
В прах обратятся башни крепости.
И посреди мрака, посреди пустоты и отсутствия смыслов останутся они — наследники Победы, поколения, для которых уже ничего не смогут сделать ушедшие в память и быль победители.
«Сpедь оплывших свечей и вечеpних молитв,
Сpедь военных тpофеев и миpных костpов
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастpоф...»
В 1975-м написано.
За год до выхода «Алисы».
А вот это уже из «Алисы»:
«Все закоченелые,
Слабые и хилые, —
Ну, как угорелые,
Побежали, милые!..
Эй, ухнем!
Эй, охнем!
Пусть рухнем —
Зато просохнем».
Рухнули, это да. Просохли ли? Это впереди.
Для него не было невозможного. Но, может быть, первый раз стояла перед ним стена, что не взять махом — проект детского радиоспектакля занял четыре года.
Четыре года!
Лесенка сорока сороков.
Американцев отделали во Вьетнаме!
Почти полторы тыщи раз вышла в свет «свежая «Правда»!
Высоцкий написал тридцать стихотворений и двадцать три песни.
В мире 1972-го далеко до разрядки — и того страшнее: мир не знает, что никогда её и не будет...
Высоцкий возносится до звёзд небесных, низвергается вниз — амплитуда страшная, от такого оборонная электроника горит, а человек? Человек — из нервов и жил? Что ему делать?
А плакаться некому — не на таком рос, не таковские книжки читал.
«Детскую сказку. Вот что делать. В них всегда ответ на все вопросы. Вот и сделай детскую сказку. Оставь послание, и пусть головы свои ломают — возьми уже эту стену. А там и видно будет. Да, сначала набьют шишек, да — растеряют до гроша всё накопленное. Но потом-то. Потом! — всему своё время. Время загадывать и время отгадывать. Время...»
«Приподнимем занавес за краешек —
Такая старая, тяжёлая кулиса! —
Вот какое время было раньше:
Такое ровное — взгляни, Алиса!»
Он точнее точного знал — не навсегда.
И оставил код, загадку внутри загадки, нить в лабиринте, секретик под цветным стёклышком в корнях дерева, что растёт до самого неба.
Поначалу никто и не разгадал.
Спасибо скажем нарочному небесной канцелярии — Олегу Георгиевичу Герасимову, актёру и педагогу (Высоцкий учился у него в Школе-студии МХАТ). Это он, прочитав «Алису в Стране чудес», загорелся идеей детского радиоспектакля, абсурда посреди ещё большего абсурда, и не додумался ни до чего лучше, как предложить тему Высоцкому.
По воспоминаниям (и сходятся все в одном) Высоцкий, прочитав «Алису», впал не то в расстройство, не то в негодование, утверждал, что текст не его, что «не продраться до сути, да ещё и на английском!», работать отказывался и пал лишь под всеобщим напором.
Продраться не мог.
Высоцкий!
Верите в такое?
«Я тогда по полю, вдоль реки.
Света — тьма, нет Бога!
А в чистом поле васильки,
Дальняя дорога...»
Дальше-то вы помните. Скандалил, говорят, изводил всех, прямо изматывал. Но взялся. Махнул через стену.
А там ничего. Может, точно так и увидел — брошенный посреди пустыни «Буран», брошенная посреди пустыни страна. «Юра!.. Мы всё!.. Вернее, Володя!.. Мы тут...»
И дети.
Книжные. С умными лицами, пусть и ходили стенка на стенку районами, деревнями. Пусть и придумывали стишки дурацкие про «звёздочки в ряд». Пусть и... Одни они там были. И некому руку... И ужаснулся...
«Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю...
Чую с гибельным восторгом...»
Работа над проектом шла тяжело.
Высоцкий был требователен, невыносим, несносен и придирчив. Изводил повторением фраз и интонацией, терзал с исполнением песен, сам петь отказываясь. Все страдали, шли на Голгофу как на праздник, рыдали, но строили, месили и пекли.
Когда понял, что не всё без него возможно, самое главное спел сам.
«Мы браво и плотно сомкнули ряды,
Как пули в обойме, как карты в колоде:
Король среди нас — мы горды,
Мы шествуем бодро при нашем народе.
Падайте лицами вниз, вниз —
Вам это право дано,
Пред королём падайте ниц
В слякоть и грязь — всё равно!
Нет-нет, у народа не трудная роль:
Упасть на колени — какая проблема?
За всё отвечает король,
А коль не король, ну тогда — королева!»
Вот вам и Михаил Раисович, никем ещё не виданный, не знаемый толком...
И вот через сказочно-волшебные флейты, колокольчики, арфы Геворгяна проступает рисунок мелодий и текстов Высоцкого (так ведь и написано на двойном альбоме фирмы «Мелодия» — музыка и аранжировка Евгения Геворгяна, слова и мелодии песен Владимира Высоцкого) — тонко намеченный, но хорошо видный во мгле.
«Чтобы не попасть в капкан,
Чтобы в темноте не заблудиться,
Чтобы никогда с пути не сбиться,
Чтобы в нужном месте приземлиться, приводниться, —
Начерти на карте план.
Планы не простят обман —
Если им не дать осуществиться,
Могут эти планы разозлиться...»
Зеркало для самих себя. Однако нарисуй на карте новый план. И иди по нему. И сворачивать не вздумай.
За полтора часа звучания, погруженческого абсолютно, уютно убаюкиващего, плотно и ладно простроенного, падая в колодец без начала и времён — попадаете вы (и тогда, и сейчас) в одно очень странное место. Его уже нет на карте, на нынешней карте, но на той, что в небесной канцелярии, имеется — и того более, числится в реалии, и продолжает свою жизнь, и живёт полной грудью, и воздуха ему хватает!
«Много неясного в странной стране —
Можно запутаться и заблудиться...
Даже мурашки бегут по спине,
Если представить, что может случиться.
Вдруг будет пропасть — и нужен прыжок?
Струсишь ли сразу? Прыгнешь ли смело?
А? Э-э! Так-то, дружок,
В этом-то всё и дело».
Он ждёт, ждёт, что прыгнем мы смело, потому как видел тот прыжок: для нас — неизвестность, для поэта — открытая книга.
Ребёнком я слушал этот альбом раз двести, стёр в хлам. Может, и больше двухсот. Это я так, точно Емеля в тридесятом царстве — на глазок да около посчитал. И вот что помню — всякий раз, от стороны к стороне (два винила — четыре стороны) внутреннее моё напряжение возрастало, да так, что под конец и усидеть было невозможно. Это он, Высоцкий, вёл меня за руку, обходя рытвины и ямы с человека ростом. Поясняя, что вот, мол, крохей королевский, это и не хоккей, и не крокет, а такое себе — с бочку посерёдке, гляди внимательнее — по месту разберёшься, на то она и красная машина — не всё по дорогам торным-катаным катить-ехать.
«Буду я птицей в волшебной стране...»
И Сирины и Алконосты его, а пуще прочего — Гамаюн, с одной, с этой же самой сказки про быль-небыль Страны Небывалой, что будет-случится вновь.
«Согласны мокнуть под дождём?
Под сказочным дождём?
Или, быть может, подождём?
Отложим на потом?»
А никакого потом-то и нету, братики и сестрицы.
Четыре года.
Если и есть у Высоцкого завещание вышней воли — оно, по скромному и личному разумению моему, в «Алисе».
Сон — он ведь никогда не сон буквально. Вот из радиоспектакля: «Людям всю жизнь кажется, что они не спят, а они спят, да ещё как крепко». Всё так, только у Высоцкого всё всегда наоборот — он для этого и поэт нам, чтоб показать изнанку. И вот мы спим, спим, сны смотрим, бодрствуем лениво да лукаво, а внутри томление, страшное до ужаса — и выхода ему нет.
И у Алисы Кэрролла, и у Алисы Булычёва — оно одно и то же — дайте жизнь настоящую, другого не надо!
«Я странно скучаю, я просто без сил.
И мысли приходят — маня, беспокоя, —
Чтоб кто-то куда-то меня пригласил
И там я увидела что-то такое!..
Пусть дома поднимется переполох,
И пусть наказанье грозит — я согласна, —
Глаза закрываю, считаю до трёх...»
Дети Вас услышали, Владимир Семёнович.
И дети детей — услышали.
И внуки внуков — услышат тоже.
Вы приглядывайте за нами, пожалуйста, а уж мы будем управляться. Другого — и не надо нам, и не дано.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.