На «Почту Победы», в проект RT, пришло письмо из Германии. Автор, который родился уже после войны, очень лично пишет письмо ветеранам войны и задаётся вопросом: может ли он просить извинения за преступления своих предков? Сложный вопрос, который он сам решает очень по-человечески, — протягивает руку дружбы нам.
Я тоже родился через десять лет после войны. Должен ли я пожать его руку? Должен ли я ждать извинений от тех, чьи родители, деды разрушили мою страну, мой город, юность и молодость наших старших поколений? Могу ли я требовать от них покаяния?
Требовать не хочу, но ожидаю. И когда читаю признание моего немецкого одногодка, в котором он просит прощения за вину своих родителей, мне становится легче. Я понимаю, что круг замкнулся, и замкнулся он не забыванием прошлого, а его пониманием.
Хотя, если говорить о понимании, то у нас оно присутствовало всегда.
Семья моей матери вернулась в Киев в конце 1943 года, практически через две недели после его освобождения. Мой дед, столяр и каменщик, получил задание отстраивать город. В его распоряжение передали бригаду, состоящую из пленных немцев. Из подручных материалов, из остатков разрушенных зданий необходимо было срочно построить приемлемое жильё. Киев был разрушен, жить было негде, рабочих рук не хватало, и было принято решение использовать на строительных работах пленных солдат вермахта. В первом же деревянном бараке, который построила пленная команда, получил комнатку мой дед, где он жил затем несколько десятилетий вместе со своими детьми — моей матерью и её сестрой. В этом же бараке через десять лет после войны родился и я.
Бригада, которая работала под руководством моего деда, состояла из шести человек. Мама, ей тогда было 11 лет, рассказывала, какие худые, несчастные, тихие были эти немцы — строители. Иногда немцы видели мою мать, когда она проходила мимо них, выходя на улицу. Тогда они подходили к ней и хриплыми голосами просили хлеба.
«Брот, брот», — говорили они.
Мама рассказывает, что она всегда шла к бабушке и просила у неё для них кусок хлеба. Хлеба на всю семью не хватало, Киев только освободили от немцев, дед получал как строитель паёк, но отдавать его пленным немцам было безумием. И тем не менее кусок хлеба всегда переходил от моей матери к одному из бывших солдат вермахта.
«Как ты могла?!» — кричал я на неё, когда она говорила об этих людях.
Она рассказывала мне эту историю многократно. Смотрела на меня жалостно, молчала. Иногда говорила, что немцы были голодны, их было жалко.
«Зачем ты давала им хлеб?» — я не понимал, как еврейская девочка, бежавшая из захваченного гитлеровцами Киева вместе со своей семьёй, могла отдать хлеб гитлеровцам. В 1941-м евреи пытались бежать от гитлеровцев и местных полицаев. Их ловили, сгоняли к Бабьему Яру, раздевали догола и расстреливали. Мало осталось еврейских семей в Киеве, у которых нет кусочка своей крови и памяти в Бабьем Яру. Не обошло это горе и нашу семью. После всего этого пожалеть немца и отдать ему кусочек хлеба из своего скудного пайка? Это было выше моего понимания.
Я читаю письмо моего немецкого одногодка уже десятый раз, перечитываю, вглядываюсь в буквы и понимаю: он испытывает такую же горечь, как и я. Только я горюю, а ему стыдно за своих отцов и дедов, совершивших эти страшные преступления.
Он сентиментально пытается очистить свою совесть и делает это, по-моему, совершенно искренне. Он мог бы промолчать, никто не заставляет его приносить извинения. Так поступают тысячи тех, чьи родители воевали на Восточном фронте, убивали наших сограждан, наших единокровных братьев и сестёр. Они не извиняются, потому что их совесть молчит. Но есть и тысячи тех, кому стыдно молчать, — и тогда они говорят. И когда они говорят, нам тоже становится легче: мы понимаем, что у нас есть совместная память. У тех, кто родился после войны, она единая, только одни — дети жертв, другие — преступников. Но все вместе — это наше прошлое.
Однажды я уже писал про Катрин Гиммлер, внучатую племянницу Генриха Гиммлера. Много лет назад она решила заняться историческими исследованиями — найти документы, которые могли бы объяснить ей, почему один из её ближайших родственников — Генрих Гиммлер — превратился в монстра и стал виновником холокоста.
В поисках архивных документов Катрин Гиммлер погрузилась в недра берлинских библиотек. Однажды она обратила внимание на молодого человека, который в поисковых системах библиотек вбивал те же слова — Гиммлер, холокост, уничтожение евреев, нацизм. Они познакомились, молодой человек говорил только на английском. Их интересы совпадали — оба занимались поисками документов, подтверждающих или отрицающих вину Генриха Гиммлера. Они понравились друг другу, очень скоро парень объяснился ей в любви и предложил выйти за него замуж. Катрин согласилась, и тут произошло ужасное. Оказалось, что молодой человек — израильтянин, из еврейской семьи, большая часть которой была уничтожена нацистами в концлагере Освенцим. Его семья, польские евреи, не смогла убежать из Германии, была переправлена в концлагерь, где все были уничтожены. Только его бабушка избежала смерти и смогла перебраться в Израиль, где и родился Давид (так звали возлюбленного Катрин Гиммлер). Давид сказал, что он не может взять её в жёны без разрешения своей семьи, и попросил её приехать в Израиль.
Катрин Гиммлер решилась на эту поездку, приехала в Израиль, держа за руку Давида, она вошла в комнату, где собралась семья.
Катрин тихо сказала: «Меня зовут Катрин Гиммлер. Я… из той самой семьи».
В комнате наступила тишина, после чего старая женщина, бабушка Давида, тоже тихо сказала: «Ну что ж, девочка, заходи — будем знакомиться».
И произошло невозможное: семья не возражала против брака, они расписались. Дальше история шла по совершенно невообразимому сценарию — Катрин Гиммлер родила своему еврейскому мужу ребёнка. Внучатая племянница Генриха Гиммлера, который стоял у истоков уничтожения миллионов евреев, русских, украинцев, белорусов и других, рожает ребёнка еврейской семье.
Без вины рождённое, маленькое дитё пополнило еврейскую семью, большая часть которой была уничтожена в Освенциме, созданном его же прапрадедом Генрихом Гиммлером.
Спираль истории замкнулась.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.