Думаю, что после вчерашнего послания я теперь точно угадываю если не смысл в полном объёме, то хотя бы эмоциональный контекст странноватых строчек Гумилёва, который был, конечно, государственником, но в очень своём смысле. Неистовым монархистом он точно не являлся, да и для того времени это крайне редкая, интеллектуально гибельная позиция. Экзотическое путешествие по Африке, встреча с корпулентным африканским колдуном, которого поэт совсем неполиткорректно именует «жирным негром». И вот чудесный, необъяснимый жест:
«Я склонился, он мне улыбнулся в ответ,
По плечу меня с лаской ударя,
Я бельгийский ему подарил пистолет
И портрет моего государя».
Зачем африканскому колдуну этот потрет, почему государь «мой», какая связь между бельгийским пистолетом и открыткой (скорее всего, Николай II был дарован именно в этом виде)? Картинка, если её элементы перекинуть в знаки нашей системы вещей, сразу, как ухающая бездонная воронка, втягивает нас в безрамное пространство панк-рока, где правят бал жесть, хлор и акульи зубы, зачищенные до голубого нерва. Но удивительное дело: вопреки историческим обстоятельствам, расстрел Гумилёва извлекает эти строки из игрового хаоса и придаёт строкам о государе новый, совсем не беспечный смысл, который в них изначально вкладывался.
В моей квартире в Донецке на стене висит портрет Владимира Путина. При всём уважении к президенту России, я разместил его изображение в своём доме скорее в целях просветительских: мне надо было понять и дать об этом знать другим, что и Пушкин был не так уж не прав, когда писал своё «Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю».
Свобода извлекаема из любой кажущейся навсегда застывшей и закрепощённой сущности: «свободная хвала» может иметь в виду вообще любой предмет, любое явление на этом свете. Главное условие, что она рождается сама по себе и сама в себе, не будучи к этому принуждаема никакими внешними условиями.
Я знаю, что после вчерашней речи Владимира Путина я легко проиллюстрирую любой акт дарения его портрета дурашливыми строками Гумилёва, которые для меня теперь зазвучали совершенно по-новому. Каждому встреченному африканскому колдуну, холодному и почти вымершему и античному, средневековому гностику, американскому мормону или монгольскому шаману я бестрепетно вручу портрет Путина. Уж извините, моего государя. Потому что Россия сегодня — это совсем другое государство, чем вчера. Она снова угроза и ужас для половины планеты. Но вовсе не потому, что она на самом деле такая, а из-за того, что они так его поняли. Но он сделал всё, чтобы его поняли именно так.
Да, я вам скажу, что он действительно вас пугал и делал это абсолютно сознательно. Вы изобретали какие-то средства уничтожения и силового давления на нас — а выясняется, что мы объехали вас на кривой козе, и если не умеете слышать и разговаривать, то вам придётся овладевать азами древней науки — научиться бояться. И Путин — самый лучший наставник в овладении этим нехитрым мастерством.
И заметьте, что страх вам прививают не первобытный, не хаотический, а вполне цивилизованный. Страшиться следует не дикой варварской силы, которая непонятно почему хлынет в ваши пределы, чтобы разрушить вашу систему вещей. Вам на языке, который соответствует всем вашим смысловым регистрам, объясняют, что наказание — это исключительно ответная мера, она расположена строго после ваших необдуманных действий, после попыток поставить Россию в неудобное положение. Вас просят об одной очень простой вещи: услышьте нашу правду о том, что мы в состоянии вас уничтожить и вам нечего этому противопоставить.
Я понимаю теперь, чего не хватило Никите Хрущёву, чьё имя сейчас поминается ежеминутно, в его попытках напугать Запад. Элементарно. Ему недоставало элегантности, что можно простить, учитывая, что он всё-таки был настоящим самородком из толщи крестьянского упрямства, не знавшего ничего про метод умного вразумления. Никому не нравится, когда его пугают столь беспардонным образом, и Запад, я думаю, не внял его угрозам именно из-за неприемлемой стилистики, в которой они были исполнены.
Путин делает две вещи одновременно: он издевается и извиняется в одно и то же время — строго по кодексу британского джентльмена. Рассказывает, что может жёстко ответить, но и объясняет, что делать этого совсем не хочет, поскольку нет причины.
Каким-то идиотам захотелось продемонстрировать силу и заявить о себе как о хозяевах планеты, но эти попытки не стоят ломаного гроша, поскольку средства уничтожения себе подобных могут быть чудесным образом усовершенствованы так, что сильные мгновенно превратятся в слабых, а потенциальная жертва вдруг заявит о себе как о владыке мира. За двадцать с лишним лет после распада СССР стало ясно, что формула кота Леопольда «Ребята, давайте жить дружно» просто не может быть реализована без ядерной подложки.
Мне в Донецке очень понятен язык с позиции силы. Линия фронта располагается в девяти километрах от моего дома — а я живу в самом центре города. Предприми украинцы наступление — прорыв на расстояние до моего жилища был бы не просто вероятен, но, скорее всего, обязателен. Поэтому я ношу в своём подсознании сцену расстрела Гумилёва, которая задним числом дарует его строкам невероятную серьёзность. Портрет моего государя отныне и на стене, и в сердце.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.