Все мы гении.
Все мы можем полететь в Ленинград.
Вот только попасть нам туда затруднительно.
Определённо, Рязанов был поставлен на должность управителя министерии «Смех сквозь слёзы» не за просто так — с неким ироничным умыслом небес. Министерии, истерии...
Скоро Новый год, а в доме до сих пор лежит всякая дрянь — тоска и скука прошлогодняя, мнимые надежды (в пачках по десять штук), обманутые ожидания (россыпью в мешках) и прочее непотребное. Рязанов посмеивается: «Смотрите, детки, мои фильмы — и будет вам чистота с порядком и в личной, и в общественной жизни, а заодно и успех в делах!»
Это я про неразгаданный код.
Про тайное послание Эльдара Александровича.
Вон оно — в конверте под ёлкой.
Читаем...
Знаете, он ведь ушёл девять лет назад. И мы счастливо позабыли и его яростное отрицание Крыма, и его эскапады в сторону всего советского — будто бы не из того советского он вырос. Прям же советский из советских режиссёров. Человек-праздник, человек-размышление. Непонятно... Между тем позабыли. Искренне вполне склоняясь перед величием таланта. И что тут отрицать — одно другому не помеха.
Мда...
Хихикать над Огурцовым — совсем не то, что горестно сочувствовать гаражному кооперативу.
Однако что ж мы про язвы общества — праздник на дворе!.. Праздник, баловник-проказник...
Лёгонькая такая промышленность. Осуждая впоследствии в бытность свою, товарищ Рязанов всему советскому памятник собственноручно и возвёл. И сколь бы ни была горька «ирония судьбы» и нас с вами, и самого Рязанова, и всех его героев, его фильмы — о людях счастливых, о людях благородных профессий, о людях, вполне себе обжившихся в исчезнувшей ныне державе. А значит, не на соломе стоит эльдаровский гранит. Не на соломе... Вот это бы запомнить — и покрепче.
Что там Огурцов... Мымра Калугина — вот экземпляр, достойный всяческой похвалы! Мымра она и есть... Или толковый руководитель, что не под себя гребёт шестью руками, четырьмя ногами, полными пригоршнями? И всё там такое какое-то... отвратительно настоящее в «Служебном романе». И вот он-то и есть главный рязановский новогодний фильм.
Загадай несбыточное.
Расшибись-разбейся, а к загаданному стремись.
Собери все шишки на больную свою голову.
И будет тебе в семье три мальчика.
Бедный Огурцов... Всех чертей на него повесили. Видал бы он, какие ноне черти родятся-хороводят. А про Калугину в исполнении Алисы Фрейндлих? Вы заметили, братья и сёстры, как везёт нам на правильных Алис? И кто, не будь дурень, от такой Алисы (она же Людмила Прокофьевна) отказался бы? Понятия чести, совести, презрения к рвачеству, ханжеству и бездумному карьеризму — они больше не-не? Не в цене на маркетах в дни шквальных распродаж? Оставим без ответа вопрошаемое.
И наснимал Рязанов всяких достойных советских людей в разных достойных (и нет) обстоятельствах, и было это хорошо. И есть сейчас тоже хорошо. Видим, так сказать, с чем сравнивать. Имеем, попросту говоря, на чём и ком замерять среднюю по больнице температурку.
Алиса Фрейндлих на днях отмечала юбилей. 90-летие. Блокадный ребёнок. Её воспоминания о том времени — наждак по сердцу. Почитайте.
Изыщите в безднах интернета. Впрочем, хоть бы и немного, а прямой речи нам от Алисы Бруновны понадобится.
«Бабушка весь контроль над нашим питанием взяла в свои руки. Она получала по карточкам хлеб на всю семью, складывала его в шкаф с массивной дверцей, запирала на ключ и строго по часам выдавала по крошечному кусочку... У меня до сих пор часто стоит перед глазами картинка: я, маленькая, сижу перед шкафом и умоляю стрелку часов двигаться быстрее — настолько хотелось кушать... Вот так бабушкина педантичность спасла нас...
У нас в квартире постоянно горела буржуйка, а угли из неё мы бросали в самовар, чтобы всегда наготове был кипяток — чай мы пили беспрерывно. Правда, делали его из корицы, потому что настоящего чая достать уже было невозможно. Ещё бабушка нам выдавала то несколько гвоздичек, то щепотку лимонной кислоты, то ложечку соды, которую нужно было растворить в кипятке — и так получалось «ситро», такое вот блокадное лакомство. Другим роскошным блюдом был студень из столярного клея, в который мы добавляли горчицу...
Настоящим праздником становилась возможность помыться. Воды не было, поэтому мы разгребали снег: верхний грязный слой отбрасывали подальше, а нижний собирали в вёдра и несли домой. Там он оттаивал, бабушка его кипятила и мыла нас. Делала она это довольно регулярно, поскольку во время голода особенно опасно себя запустить. Это первый шаг к отчаянию и гибели...»
Хорошие сапоги.
Надо брать.
Рязанов на роль предельно честного человека и руководителя поставил предельно честного человека и руководителя. Ведь руководить своей жизнью честно — то ж генеральская должность. Фрейндлих справилась. И теперь нам немного стыдно от осознания правдивости происходящего на экране — это если, конечно, отрешиться от карнавальной суеты повествования и заглянуть вглубь, чуть тронув пальцами поверхность водной глади. Круги... Ой как далеко, до самых дальних пределов расходящиеся...
Рязанов написал в лентах кинематографа карнавальный роман. Быть может, и вопреки самому себе. Всё в нём шутки и смех, всё в нём конфетти напополам с хлопушечным весельем. Но только закончишь скалить зубки да похохатывать, дерёт по спине ледяной озноб — Калугиных много больше было, чем Самохваловых. На том и порешим. И закончим.
А сказать важно вот ещё что. Была у Алисы Фрейндлих одна роль... В «Сталкере» (и снял его не Рязанов, а совсем другой человек — и тоже исключительно советский). Жена собственно Сталкера, мама Мартышки. И есть в той роли, в одном из невыносимых по силе и пронзительности монологов, такие слова:
«Я знала, что и горя будет много... Только уж лучше горькое счастье, чем серая унылая жизнь!.. Просто такая судьба. Такая жизнь. Такие мы... А если бы не было в нашей жизни горя, то лучше б не было — хуже было бы. Потому что тогда и счастья бы тоже не было... И не было бы надежды... Вот...»
С наступающим потихоньку.
Верьте в светлое и в себе, и в людях — тьма такого на дух не переносит.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.