Папа мой был директором школы, коммунистом. Он был очень высокий и очень сильный. Он играл на самых разных музыкальных инструментах: на всех школьных концертах помню его то с баяном, то с шестиструнной гитарой, то с аккордеоном, то с семистрункой. Он подхватывал любые песни, которые запевали наши деревенские школьники, их родители, учителя.
Пели тогда много военных и предвоенных песен, пели песни Гражданской, которая тогда казалась недавней, позавчерашней. А чего нет, если в зале сидели ещё полные сил деревенские бабки, родившиеся до революции! В начале века! Лапти носившие! Вдохновенно все пели, стар и млад, в музыке растворяясь. Отец играл, закрыв глаза. Он был невероятно красив в эти минуты. Русские народные пели следом — и всё вместе это многоголосие и было моим народом, моим кодом.
Партбилет не помешал отцу в 1969 году крестить мою сестру Лену, а в 1975 году меня — в церкви села Казинка Скопинского района Рязанской области (из Казинки происходят все Нисифоровы — род моего деда по матери). В школе села Ильинка моя сестра Лена была командиром пионерского отряда. Она тогда была самая высокая, выше всех мальчишек. Помню, как Лена весь класс гоняла маршем, добиваясь от них чёткости шага. Слушались как шёлковые. Первые места на смотрах строя и песни её отряд брал неизменно.
Потом наша семья переехала в город Дзержинск тогда ещё Горьковской области. Сам того не желая, я вскоре стал главным активистом в классе — мне доставалась подготовка всех стенгазет на советские праздники, политинформации о мировой политике, в ленинские дни рождения я лучше всех читал в актовом зале «Капитана Земли» Есенина. На НВП я был помощником преподавателя, потому что ловко разбирал и собирал автомат.
Вскоре школьное руководство выбрало меня знаменосцем школы. В городском Дворце культуры при полном зале я произносил клятву знаменосца, потом вставал на колено (помню, я перепутал от волнения и встал не на левое колено, как было надо, а на правое) и целовал Красное знамя.
А потом, под рокот барабанный, выносил его на 1 Мая, на 9 Мая, на 1 сентября перед всей своей школой, перед учителями и родителями.
О, как я волновался всякий раз! Школа моя носила имя Героя Советского Союза лётчика Молева — он в ней учился. Он погиб, повторив подвиг Гастелло. Я нёс Красное знамя, проходя мимо его бюста у школы. Он смотрел на меня.
К чему я это всё рассказываю? Я то здесь, то там постоянно слышу: надо отказаться от советского прошлого! Надо покаяться за него! Надо, даже так говорят, выхаркать, выблевать его, изринуть из себя, иначе счастья нам не будет. Самое комичное, когда подобное предлагают беженцы с Украины — как бы русские патриоты, говорящие круглые головы, беспрестанно торчащие на российском ТВ. У себя они там выблевали, теперь сюда явились учить всех блевать.
Самое трагичное, что в России есть люди, которые выслушивают это и даже с этим согласны. Знаете, что скажу? Меня этому в детстве не учили. Меня учили другому: предавший однажды предаст всегда. Меня учили беречь галстук, потому что он одного цвета с нашим победным Красным знаменем — именно оно воссияло над миром, заслонив собой человечество от самого страшного зла.
От кого я должен отказаться? От папы? От старшей сестры, ведущей свой пионерский отряд? От октябрятской звёздочки с маленьким Володей Ульяновым? От себя самого, идущего под дробь барабанов с Красным знаменем в руках 9 мая 1987 года?
Слушайте, что я думаю. Истинная вера не может учить людей отказываться от отцов и сестёр, от песен, воспитавших их, от знамени, трепетавшего на октябрьском ветру: через годы я слышу его чистый запах — оно касалось моего лица. Никогда я в это не поверю — что так надо. Никого переубедить не пытаюсь, но и вы меня не трогайте.
Всем мира — русские советские православные, победительные, краснознамённые, с ликом Спаса.
За Победу, родня! Мы куплены дорогой ценой.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.