Одному из главных и последних панков этого мира сегодня исполняется 80. Когда в последний год жизни Деда мы приступили к съёмкам документального фильма о нём, мне как-то даже и в голову не приходило так называть его, всё больше думалось: великий русский писатель, неизлечимый революционер, провокатор и человек-искусство. Панком Лимонова при мне впервые, кажется, назвал его французский друг, колоритный писатель-боксёр Тьерри Мариньяк, с которым они подружились чуть ли не в первый же месяц, когда Эдуард переехал из США жить в Париж. И вот сейчас, да, понимаешь — и панк тоже. Не в том примитивном смысле, конечно, про блевотину и ирокез, а касательно именно его отъявленного и по-настоящему беспрецедентного нонконформизма, овеянного безумной и потому по-настоящему искренней верой в то, что иногда называют Большой мечтой.
Я был знаком с Дедом не так долго, в отличие от его товарищей-однопартийцев, которые — за исключением адвоката Беляка (его Лимонов считал чуть ли не единственным другом) — составляли ограниченный круг его общения. Однако и этого недолгого времени хватило, чтобы понять, что Лимонов действительно был одним из самых подлинных романтиков, пожалуй, даже не только своего поколения. Романтиков, готовых ставить на карту всё, включая самое ценное — жизнь и судьбу. Обычно это свойственно мифологическим персонажам, коим, к слову, на сегодняшний момент Лимонов по факту уже и является. И я считаю невероятной и чисто человеческой удачей, что мне удалось какое-то время понаблюдать его жизнь.
В последний год мы ездили с Дедом по разным странам. Много говорили — об истории, о литературе (на самом деле о литературе, как мне показалось, он разговаривать не очень любил — не уверен, знающие его лучше люди, наверное, поправят), о России, о человечестве в принципе, о войне и войнах, о смерти, о женщинах, о красоте, о религии и священных писаниях, об авантюризме, о жёнах и тёщах, о богатых и нищих, о живописи и кино, о каннибализме и вегетарианстве, об Украине, об эмигрантах, о винтовках и вине. На каждую, в общем-то, тему у Лимонова были крайне любопытные и очень часто нетривиальные мысли.
И сегодня, когда я ехал со старым другом с филфака по заснеженной трассе, мне почему-то вспомнилась именно эта его черта — производить мысли.
Деду никогда не было скучно в дороге. Когда мы летели в самолёте, долго находились в поезде или в машине, он не спал, не сидел в смартфоне, не слушал музыку, не смотрел кино с сериалами, не разгадывал кроссворды, не играл в карты или настольные игры, ну и, конечно же, не читал книги. Мне показалось это странным, и в какой-то момент я спросил: «Эдуард Вениаминович, как вы занимаете себя в пути — неужели вас не утомляет однообразие дороги?» «Я размышляю. Поверь, нет ничего более занимательного, чем размышлять», — ответил старик. И вспоминая это, я вдруг сейчас задним умом понимаю, кем он считал себя сам — мыслителем.
Да, мыслитель — уже редкое, немного высокопарное, но очень-очень точное русское слово. По отношению к Лимонову — несомненно.
Он считал (и говорил об этом), что будущее писательства не в бесконечных сюжетных линиях и поведенческих формулах персонажей, а в соревновании нетривиальных, новаторских идей. Проще говоря — мыслей. Будущее литературы он видел в эссе.
Ну это так, к общему сведению. Вернёмся к слову «мыслитель». Лимонов, на мой взгляд, помимо того, что является большим и безапелляционным русским писателем, собственным талантом буквально выцарапавшим своё имя на стеклянной поверхности отечественной литературы (и это признано даже теми, кто его ненавидит), ещё и один из самых недооценённых русских мыслителей. Великий мыслитель. Его идеи сегодня невероятным образом материализуются и торчат перед уважаемой публикой, воткнутые беспощадными лезвиями в разлагающееся тело реальности. Убеждён, нам ещё предстоит оценить его философскую искромётность.
С днюхой, первый и пока что последний мыслитель-панк! Лимонов forever!
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.