Эдуард Николаевич Артемьев оказался путешественником во времени. Он двигался вперёд, пока мир уверенно шёл назад. И даже сейчас, когда всё известно детально, люди, которые про него что-то слышали, а может быть, даже писали, всё время путаются в эпохах, в сталкерских маршрутах первопроходца, в бесконечной Сибириаде и прочей «аде» автора. Потому что ну невозможно затюканным блогерской пропагандой «ужас-ужас, мы отстали, бла-бла-бла» осознать, что Артемьев в 1960-м уже изучал возможности электронной музыки и вместе с Е. Мурзиным делал оптический синтезатор АНС. Надо ли уточнять, что инженер Мурзин прежде всего изобретал оптические системы для советской артиллерии и для огневой системы наших истребителей? Именно тогда, когда на другой стороне и тоже русский инженер строил первые синтезаторы в Лондоне.
Оставьте сказки про «отставание на 20, 50, навсегда лет». Мы шли в рядах авангарда. Как когда-то шла русская живопись.
Артемьев вам может спутать хронологические карты. Когда вы слышите «Сибириаду» и вам покажется, что вы слышали это у Вангелиса, то приведите мозг в порядок: Вангелис был лет на восемь позже, что для современной музыки — вечность, а у Михалкова в саундтреке 1978 года звучит мамонтостический АНС с гитарой под управлением сына офицера-пограничника с Курильских островов Юры Богданова. Удивительных людей собирал вокруг себя Эдуард Николаевич, и это тоже — талант. Когда вы слышите у Артемьева Сакамото — знайте, что Сакамото был лет на десять позже всего того, что Артемьев уже обозначил. А в случае с Найманом — на все 15. Это вы не у Артемьева слышите всех этих лучших представителей синтезаторной и прочей киномузыки — это вы у них слышите Артемьева. Вот так.
А ещё — про то, как пишется за железным занавесом, который тоже должен был изолировать русскую культуру в обе стороны.
Артемьев, если ему было надо, легко адаптировал любые мировые стили, начиная с музыки к вестернам того же самого Морриконе, что ощущается в потрясающей теме «Свой среди чужих». И у кого не брызгали слёзы на верхних нотах трубы, у того нет сердца.
А вестерны как не были тут нужны, так и сейчас — по нулям. А без артемьевского «истерна» жизнь была бы просто другой. И традиция отечественной киномузыки — тоже.
Но он всё время выходил за рамки жанра. Просто как кудесник, а может быть, бунтарь и даже где-то панк. Иногда его музыка в кино не только делала это кино. Она была выше этого кино, объёмней и уж точно более заслуживающей вечности. Что и произошло. Абсолютно универсальный автор: надо детский мультфильм — пожалуйста.
Единственное, чего он никогда не делал, — это так называемой «эстрады», не проживая при этом в башне из слоновой кости. Никогда не отрываясь от традиций великой русской классики — вот просто ни на ноту. Просто где он и где попса — это просто себя не уважать.
Насколько я помню, ему не нравились The Beatles, но «Иисуса Христа — суперзвезду» он считал выдающимся произведением. И очень жаль, что он так и не сделал свою «Солярис» (это женское имя, поэтому «свою») в виде рок-оперы. Тогда модно было оперировать понятием «рок-опера». Но зато мы слышим его «Солярис» в фильме Тарковского. Рядом с прелюдией фа минор Баха, и вот такому случиться — Артемьев в контексте и непроизвольном сравнении весьма достоин мирового классика.
Это был человек, с которым надо было говорить, говорить и говорить, чтобы его знания и мысли точно и широко вливались в сегодняшний культурный мир России.
Как говорил сам мастер, «быть довольным своей музыкой — это конец. Всё, на печку — и до свидания. Всегда думаешь даже после выхода фильма: вот тут я лажанул». И вот это музыкантское словечко «лажанул» ценнее иных самовлюблённых речей современных культурных деятелей без саморефлексии и самоиронии.
Пойдём поставим пару дисков удивительного человека Эдуарда Артемьева.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.