— Вы в этом году, конечно, вновь в жюри «Синей птицы». Расскажите о ваших отношениях с конкурсом. Что вам особенно в нём нравится, что держит с ним?
— Это придумала всё Даша Златопольская, с которой я много лет дружу. Когда она это всё задумала, то меня позвала первым, поделилась своей идеей, рассказала, что хочет сделать, пригласила к участию. Я ей высказал какие-то свои соображения. Мы по-дружески поговорили, она с чем-то согласилась, что-то ей, видимо, не очень пришлось. В общем, как-то мы запустились. Она пригласила замечательных членов жюри мне в команду — Светлану Безродную и Олега Погудина. Нас было трое вначале.
Мы убедили (продюсеров. — RT), что нас стоит всё-таки выпустить один раз. Нам никто не верил, но уже ко второй программе были огромные рейтинги. После того, как мы запустились, и на других каналах появились подобные передачи. Но главное отличие «Синей птицы» от всего остального в том, что здесь показываются дети, которые выбрали искусство своей профессией.
Это не самодеятельность. Мы из самодеятельности детей, как правило, если берём — только тех, кто претендует дальше обучаться в профессиональных учебных заведениях и действительно свяжет свою жизнь со сценой, с выступлениями, с соревнованиями.
Во втором сезоне у нас появился ещё Денис Мацуев. Были только народные артисты России, и не просто по званию, а по призванию — мы все из вундеркиндов. Мы все были детьми, которые прошли этот путь. Вот, допустим, я и Мацуев — мы очень рано получили награды (фонда. — RT) «Новые имена», который Денис возглавляет до сих пор.
— Вы провели очень чёткую черту между самодеятельностью и профессиональной деятельностью. Вам кажется, что самодеятельность с годами, через количество, не может перерасти в качество? Ребёнок не может со временем понять, что ему это нужно?
— Вы понимаете, в чём дело... Я очень люблю самодеятельность как вид жизнедеятельности человека, когда это дополнение к вашей профессии или к вашей основной учёбе. Когда вы просто для души занимаетесь чем-то. И здесь очень чёткая грань между тем, что делается для души, и тем, что делается для профессии. Будучи ребёнком, который никогда не ходил ни на какую самодеятельность, а сразу пришёл в серьёзнейшее учебное заведение, и особенно будучи руководителем одного из главных профессиональных учебных заведений в мире, я могу вам сказать: я не люблю самодеятельность, которая претендует на профессиональные навыки.
— Вы не могли себе этого позволить в детстве?
— Я мог себе позволить. Просто моя мама была очень в этом плане гуманная, она мне дала насладиться детством. Она была педагогом, много лет наблюдала детей. Потому она сказала: «Ребёнок должен наиграться».
Мама меня не повела ни в один кружок. Она бы разрешила ходить, если бы я хотел того сам. Но она не думала, что должна сделать из меня артиста, циркача или ещё кого-то там. Просто она мне давала кругозор. А у нас сейчас многие родители не знают, как занять ребёнка. Другое дело, что и время поменялось. Никто не играет во дворе. Никто не играет в те игры, в которые мы играли. Сейчас все сидят в гаджетах. И мир немножко другой.
— Как педагог какой совет вы бы дали родителям? Как развивать таланты? Здесь, если обращаться к вашему личному опыту, прислушиваться стоит к желанию ребёнка? Или всё-таки во главе угла должно стоять прагматичное решение, расчёт родителей, что будет более перспективным, что принесёт большие заработки?
— Кому что. С моей точки зрения, если хотите принести пользу ребёнку, смотрите и выискивайте, к чему у него есть способности. Очень многие родители заставляют заниматься теннисом или футболом, потому что в дальнейшем у ребёнка может быть большая зарплата. А для этого тоже надо иметь навыки, данные. Сколько погубленных детей, и ничего из них не вырастает!
Я с мамой абсолютно согласен, что ребёнок должен наиграться. Когда я занялся балетом, мне было около десяти лет. Я к тому моменту набезобразничался, набегался, наигрался. И когда попал в учебное заведение, где моё время было занято с девяти утра до восьми вечера, совершенно спокойно, с удовольствием это делал, потому что мне нравилось. Я был очень увлечён тем, чем занялся, вот и всё.
— Десять лет. Звучит как довольно поздний возраст для начала занятий балетом. Сейчас открывается много школ, секций, куда детей принимают с двух, с трёх…
— Это катастрофа — эти школы для маленьких детей. Одно дело, когда там гимнастика какая-то, танцы, типа польки-бабочки. Но есть огромное количество шарлатанов, которые ставят детей на пуанты, заставляют их...
Я вам пример приведу. Был мальчик, который делал сложные вещи, танцевал взрослую вариацию на одном балетном канале. В «Синюю птицу» его не взяли, потому что — ещё раз говорю — мы самодеятельность не берём. И он в этом году пришёл поступать к нам в ленинградскую Академию русского балета. Мальчика не приняли, потому что у него нет никаких способностей для балета. Он уже испорчен самодеятельностью до такого состояния, что его не переучить. Мало того, у него не было хороших навыков.
Мы не берём раньше десяти лет. У нас с восьми до десяти примерно есть подготовительные группы при московской академии, при петербургской. Это было всегда. А уже на обучение мы принимаем после начальной школы, когда ребёнок переходит из четвёртого в пятый класс. Так было всегда, с царских времён и по сей день.
Раньше учить балету нельзя. Я говорю об этом много лет. Родители не слышат, ведут к этим шарлатанам. Они им врут, берут у них деньги и портят детей, портят их здоровье.
Вчера я очень долго дискутировал с одним парнем, который преподаёт в одной из таких шарлатанских групп. Он рассказывал, как они разовьют то и то... Нельзя развить. Скелет сломать нельзя. Если скелет от природы вот такой — его не заменить. Точно так же, как голос развить нельзя. Для попсы можно, для оперы — нет. С этим надо родиться.
— После завершения сезонов вы продолжаете общаться с победителями конкурса? Может, как-нибудь участвуете профессионально в их судьбе?
— Денис, я знаю, тесно общается. У него программа, у него такой девиз: «Этот номер можно провезти по стране». И он их возит. Я серьёзно занимаюсь образованием. Было несколько детей, которых мы находили на «Синей птице», и они здесь, в академии, учились. Есть дети, которые мне сами пишут. Вот, допустим, парень, грузин, Гиорги Джишкариани, один из лауреатов «Синей птицы», потрясающе играл на саксофоне. Он мне летом написал в Instagram: «Так и так, получил такую-то стипендию, уезжаю в такую-то школу (школа саксофонистов находится за границей)».
Мне очень приятно, я за ними всеми слежу. Если вижу — очень радуюсь. Потому что, действительно, значит, человек нашёл свой путь. Мало того, ещё надо отдать должное Даше. С самого начала был мой посыл ей, что мы должны поддерживать педагогов, которые их довели до этого уровня. Есть очень хорошие педагоги. У нас есть одна дама, ученики которой несколько раз выигрывали.
— Вы известны как очень строгий преподаватель с жёсткими требованиями к дисциплине. А есть ли черта, которую вы самому себе не позволите никогда перейти?
— Я просто не позволяю никому перейти уровень профессионализма. Когда мы находимся в классе, когда мы работаем, конечно, есть очень серьёзная грань. Я всем объясняю: это мой класс, и здесь только одни правила — мои. Здесь не будет правил никаких других.
Я им всегда говорю: «Я вас не просто люблю, я вас обожаю. Вы для меня — самое дорогое. Но балет я люблю больше».
И так было всегда, и по отношению к Николаю Цискаридзе тоже. Когда мы выходим из зала, когда заканчивается вот эта секунда педагога и ученика, для меня это мои самые любимые люди, самые дорогие. И моё сердце, кошелёк, здоровье — всё для них открыто, 24 часа в сутки. И даже те, кто не был моим личным учеником, а выпустился в период моего ректорства, знают, что кабинет всегда открыт, по любому поводу они могут прийти. Если я в состоянии им помочь, то всегда это сделаю.
— Я думаю, вы, как никто, знаете ответ на этот вопрос: балет — это больше талант или работа?
— Балет — это способности. Талант — это то, что появляется на сцене. Балет — это точно так же, как большая музыка, большая опера, большой цирк... Я слово «большой» употребляю в значении карьеры на высоком уровне. Это прежде всего сочетание уникальных способностей природных и гигантского количества труда и везения. Если нет этих трёх совпадений — до свидания. Хоть один компонент отсутствует — не получится.
— В балете очень жёсткая конкурентная среда. Вы не раз говорили, что вам самому устраивали бойкоты, куда-то пропадали ваши вещи. И про битое стекло в пуантах все эти истории мы слышали от вас, от других танцоров. В фильмах это видим. Нет дыма без огня — наверное, так оно и есть в реальности. Эта среда появляется с самых первых лет обучения? И вообще, почему она появляется?
— Понимаете, это везде есть. Единственное, что могу вам сказать как педагог, руководитель школы и как артист балета: вся гадостность ребёнка идёт из семьи. Простите, но здесь: а) генетика; б) нравы в семье. Если ребёнок вырос в семье, где он видит одни скандалы, где мать обманывает папу, где отец обманывает мать, — всё это будет повторено. Это я вам говорю на 100%.
— Если вы как преподаватель замечаете такие моменты, скажем, откровенной жестокости, подлости по отношению к сокурсникам в своих учениках, вы это пресекаете?
— Я пресекаю. Но я могу только предупредить. Потому что всё равно человек поступит сообразно своему... У меня есть пример: один из моих учеников, в которого я вложил гигантское количество времени, любви, — стукач. Такой известный в Большом театре сейчас стукач. И делает очень неплохую карьеру, по его разумению. Она для меня неприемлема. И главное, что она не обоснована его способностями. Всё зиждется на стукачестве и подлостях.
— Даже способному человеку такую подлость не сможете простить?
— Простить — нет, я этому человеку никогда уже не смогу. Но что сделать? Тот человек, о котором я вам говорю, он, слава богу... ну, знаете, средней паршивости. Там способности очень простые. Как говорила Майя Плисецкая: «Мужик хорош лишь тем, что большой». К сожалению, когда есть реальный талант и человек подонок, меня рядом не будет. Но, как мы знаем, Пушкин написал: «Гений и злодейство — две вещи несовместные».
Самые большие артисты не бывают подонками, стукачами, лжецами. Они, как правило, очень раненые люди, но очень порядочные. А вот этот «середняк» пошёл на все подлости, которые возможны. Я вам даже описать не могу. Человек лжёт 24 часа всем: родителям, руководству, тем, с кем живёт, с кем дружит.
— Самое большое ваше разочарование в жизни — это?..
— Подлость. Знаете, была очень интересная вещь. Когда у меня начались трудности в Большом театре... ну, как бы руководство объявило: «Гнобим, унижаем, уничтожаем». По приказу определённое количество педагогов (подчёркиваю — педагогов!) подписало против меня бумаги. Точно так же, как они подписывали в советское время против Мариса Лиепы, Майи Плисецкой, Галины Вишневской.
С одной стороны, мне было безумно приятно, что меня в одну секунду возвели в ранг уже неумирающих и я моментально попал к великим артистам. Сразу понятно — статус подтвердился окончательно.
Но я с этими людьми провёл массу времени. С некоторыми из них танцевал, кто-то был моим педагогом, кто-то — коллегой. И я, с одной стороны, понимаю, почему каждый из них так поступал: кто-то из зависти, кто-то из-за детей, кто-то из-за того, что боится увольнения. Четыре человека только встали и сказали «нет». Четыре.
— Хотелось бы немного поговорить о современном искусстве. Как человек традиционной культуры, как вы относитесь к современным её проявлениям? Театральные перформансы, рэп-баттлы, стрит-арт... Вас это увлекает, привлекает?
— Когда есть талант, вы хотите, не хотите — будете человека слушать, смотреть. Нравится вам эта тенденция или не нравится.
Когда появился такой серьёзный рок... Был же период моего детства, оно пришлось на диско. Вдруг диско стало сменяться роком. Очень много рок-групп пошло серьёзных. И появился... я не могу сказать, что я был в восторге от этого, но был Фредди Меркьюри, были Queen. Я не знаю почему, но я их слушал. А это талантливо безумно. И посмотрите... тогда было очень много рок-групп. Прошло уже 30 лет, мелодии и цитаты Фредди Меркьюри и Queen каждый человек знает, а всё остальное кануло в Лету. Конечно, сейчас рэперов очень много. Опять-таки пройдёт 30 лет, мы с вами, дай бог, будем разговаривать и вспомним только две-три композиции. Остальное канет в Лету.
Понимаете, когда это по-настоящему талантливо, ты запоминаешь, реагируешь на это.
— Продолжая тему современности. Благодаря соцсетям традиционно достаточно закрытая балетная среда стала доступна зрителю. Юные балерины выкладывают фотографии, видео. А как вы относитесь к этому обнажению, к этому бэкстейджу?
— Вы знаете, что интересно... Я вам пример приведу.
Я во время карантина зачекинился. У меня есть аккаунт в Instagram, и я стал юным блогером. Я не пишу про салаты и про нижнее бельё. Я что-то всё время пытаюсь придумать интересное. И благодаря Instagram я вижу многих ребят, которые учатся у меня в академии. И всё время думаю: «Господи, какая способная девочка, какой способный мальчик! Как же я мог не заметить!» Прихожу в класс посмотреть... и мне становится смешно.
Дело в том, что эта виртуальная жизнь не имеет ничего общего с реальной. И вот там, в Instagram, это кажется милым. Но посмотришь и понимаешь: «Господи, два — в лучшем случае! Вообще, это минус четыре».
Сейчас многие родители платят каким-то менеджерам, которые раскручивают их детей. Но дело в том, что сцена, серьёзное искусство, не имеют ничего общего с рекламой. Масса моих коллег не вылезают из телевизора, Instagram, «глянца». Вы, журналисты, всё равно звоните Николаю Цискаридзе. У меня нет директоров, пиар-агентов, но я с 1992 года без остановки даю интервью.
— В одном из интервью вы говорили, что с той же неожиданной лёгкостью для вас, с какой вы закончили танцевать, выступать, вы можете закончить и преподавательскую деятельность.
— Абсолютно.
— Тогда где мы сможем увидеть Николая Цискаридзе после этого?
— На диване. Да ничего нет лучше! Я так благодарен карантину... он мне показал, какой я счастливый человек. Мне никто не нужен! Мне не нужны театры, у меня этого всего было в жизни очень много. Тем более в нынешний театр мне ходить не хочется, потому что исполнительское мастерство упало на низкий уровень.
Опять-таки благодаря карантину все театры себя обнажили и уничтожили. Они стали транслировать нынешние спектакли и уничтожили репутацию навсегда. И настоящие меломаны, балетоманы начинали тут же искать это в хорошем исполнении: спектакли 1970-х, 1980-х, 1960-х. Потому что невозможно слушать эти «Травиаты», смотреть эти «Дон Кихоты» и «Лебединые озёра» в плохом исполнении. Это плохо, люди. Это очень-очень плохо.
Потому я подумал: боже, какое счастье — у меня есть диван, книги, у меня есть интернет. Что мне ещё в жизни надо? Люди, с которыми я дружу, с которыми хочу видеться, с которыми хочу каких-то любовных взаимоотношений, у меня тоже есть.
— Много раз уже прозвучала тема драмы, тема актёрства. Вряд ли мы увидим Николая Цискаридзе — актёра?
— А кто его знает? Всё возможно, но с этой фамилией и именем я на сцену никогда не выйду. Только в балете. Я считаю неприличным, когда люди тиражируют своё имя для привлечения в другой профессии. Николай Цискаридзе — это один из лучших классических танцовщиков в мире.
— Бренд...
— Да, это в белом трико принц. А когда человек с очень громким именем просто зарабатывает тем, что читает какие-то стишки и играет какую-то пьесу и благодаря своему громкому имени привлекает народ — нет. Если я на такую глупость решусь — возьму псевдоним. Потому что это мне интересно, и этому я начну учиться с нуля. Это профессия.
Мои друзья, очень близкие мне люди, — это Алиса Фрейндлих, Марина Неёлова, Роман Григорьевич Виктюк, я много провёл с ним времени. Я очень дружил с Наташей Курдюбовой и вообще со всем блистательным коллективом Театра Фоменко, со Светланой Крючковой. Я много общался с Аллой Сергеевной Демидовой, с Константином Райкиным. Это величайшие артисты. Это глыбы, это профессия. Как можно себе позволить пойти на этот же путь, не понимая, что тебе надо учиться с нуля?
— Когда вы выступали, вы задумывались о том, чтобы уехать за рубеж?
— А зачем задумываться? Меня очень часто приглашали, но мне не нравилось. Я очень рано в своём детстве попал на орбиту с аристократией. В разных странах. И я понял одно: не хочу быть эмигрантом и никогда им не буду.
— В Американском театре балета, который был основан русским эмигрантом и всегда тесно связан с русской хореографической школой, практически не осталось русских солистов и ведущих танцовщиков. Кто-то говорит, что причина в том, что на фоне русских солистов остальные, при всех их талантах и прикладываемых усилиях, блекнут. А кто-то говорит — политика...
— Вы знаете, очень хорошо было придумано в Американском театре балета, в ABT (American Ballet Theatre. — RT), который в Нью-Йорке. У них было, как в зоопарке: пара латиносов, пара украинцев, пара русских, пара афроамериканцев…
— Квоты такие.
— Да, квоты. И пара обязательно из Европы... Потому что Америка — это эмигрантская страна. И, как правило, те или иные артисты продавались той публике, которая шла на них. Я не говорю о меломанах и балетоманах, которые шли просто на всех, потому что сравнивали составы. Эти продаются для Брайтона, эти для Куинса и так далее.
Потом, в России всегда было амплуа. В России всегда было так, что кривоногая короткошеяя тётка не может танцевать «Лебединое озеро», а в Америке с самого начала было можно всё. Потому что это толерантность.
В американском театре каждая исполнительница Лебедя — обязательно человек с большими физическими недостатками. И Майю Плисецкую вы там не увидите никогда. Такие люди уже не пробиваются к сцене, к сожалению.
— Вот эта толерантность привела к тому, что практически дискриминация таланта происходит...
— Да, да, да. И низвержение таланта, низвержение способностей. Обязательно, чем уродливей человек, тем больше будут писать и в Instagram, и в Facebook: «Молодец, держись, давай!» В моё время мы не могли даже представить, чтобы человек, не имеющий экстерьера, попал на какую-то роль. А в Америке чем хуже, тем он будет известнее.
Знаете, я очень обеспокоен всем этим. Потому что в области балета, классического спектакля мы были впереди планеты всей и будем впереди планеты всей.
Классический балет — русское искусство. Мы не имеем права поворачивать голову на Запад. Они должны смотреть на нас и учиться всему у нас, а мы — диктовать.
Видеоверсию интервью смотрите на RTД 23 ноября.