— Дмитрий, расскажите: когда вам предложили роль Виталия Калоева, вы сразу согласились?
— Вы знаете, я даже рождение сына не помню, но как предложили роль — помню. Я, уже вялый, изрядно ощипанный, но не побеждённый, отходил ко сну в своей маленькой детской кроватке, когда вдруг Сарик мне написал: «Дима, вот, есть сценарий. Я тебе его кину, прочти на досуге». Тут же пришёл сценарий. Я краем глаза начал читать, проглотил его за два часа. И уже в ночи написал Сарику, что сценарий меня просто срубил.
«Но нет ли у тебя сомнений, Сарик Андреасян, что это я (человек, который может исполнить роль Калоева. — RT)? Тебя только ленивый не клюнет после такого выбора».
Он сказал, что он рисковый парень... Что он готов идти на это и видит только меня в этом сценарии, за что я ему признателен. И всё, больше мы не возвращались к моменту согласия-несогласия.
— А вы сами в драматическом амплуа себя ощущаете так же комфортно, как в комедийном?
— Я вам скажу, что, наверное, драму играть всё-таки полегче. Это не касается конкретного произведения. Здесь всё изломано и всё неправильно — от самой трагедии до мести за неё. Это одна из тех редких работ, которые нельзя проскочить на штампах, на грустном лице. Здесь приходилось себя выворачивать, я этого давненько не делал на экране. Но комедии, наверное, играть тяжелее. Если это хорошие комедии.
— «Непрощённый» — сама по себе очень тяжёлая история, и съёмки, вероятно, были очень сложными. Какой момент дался вам труднее всего?
— Съёмки в отношении «режиссёр — актёр» проходили очень комфортно. Потому что Сарик — комфортный режиссёр. Он очень умный, он знает, что делает. Что касается физики, физиологии, переживаний, то вот это тяжёлая история была. Мне немного совестно рассказывать о том, как было тяжело. Я на пресс-конференции сказал, что есть люди, есть профессии, которым тяжелее в сто раз. Поэтому я не хотел бы углубляться в тяжесть. Но эти моменты одиночества...
Ко мне никто не приезжал на съёмки. Я принципиально не хотел этого. Я не мог есть. Это мелочи, которые интересны только мне, а не зрителю. Но тем не менее.
Когда ты обклеен 24 часа в сутки... Я ношу линзы, у меня абсолютно слепые глаза. Я ничего не видел, и, наверное, мне эта слепота помогла в создании образа: всегда глаза, смотрящие в пустоту. Эти моменты, скорее, помогли для визуального ряда — того, что видит зритель. Мне же было тяжело.
— Сколько смен вы отработали в таких условиях? Сколько вообще длился съёмочный процесс?
— Порядка 30 смен. Это большой кусок. Потому что не хотели снимать быстро, скоренько.
Я обожаю — на съёмочной площадке говорят: «Ребята, давайте тяп-ляп — да по домам». Вот здесь, к сожалению, «тяп-ляп» не случилось у нас.
Это была тягучая история. С перегримировкой. Огромное спасибо Елене Ваховской, её цеху. Они гении. С таким пиететом и уважением подходят к актёру! Если бы она мне клеила всё на серьёзный клей, на который полагается клеить такие вещи, кожа бы не выдержала — шесть перегримировок в день!
Актёр меняется, мы отрабатываем объект, взятый в аренду, на протяжении целого куска жизни. Поэтому герой меняется внешне: борода такая, борода сякая. Я бы просто с ума сошёл! Я и так с ума сошёл и был, собственно, сумасшедший. Но здесь просто бы не сдюжил. 30 смен вот этих перегримировок. Самое печальное, что обычно хочется что-то домой забрать после съёмок, какую-то одежду, а здесь даже забрать было нечего.
— А бороду?
— Такая она немодненькая!
— Съёмки не велись в хронологическом порядке…
— Нет. И это тоже некомфортно для артиста. К слову сказать, ни в одной картине почти не ведутся съёмки в хронологическом порядке. Это такая беда артистическая, когда ты хотел бы пощупать, начать развиваться вместе со своим героем... Но нет. Так совпало, что в первый день мы снимали сцену на кладбище, после двух лет в тюрьме. Сразу ты должен войти и дать тот градус, чтобы потом, в середине картины, не получилось вдруг абсолютной просадки, нащупывания героя. Вот так качались съёмки: в начало фильма, снова в начало фильма...
— Вы говорили, что вам было комфортно работать с режиссёром. А возникали ли какие-то спорные моменты, конфликтные ситуации, когда вы не могли согласиться с тем, что он делал?
— Конфликтных ситуаций на этих съёмках не было точно. Кино — на самом деле режиссура, не актёрское мастерство. Если режиссёр не знает, что делать, — всё сыпется. Даже самый хороший актёр просто блекнет. В лучшем случае блекнет. В худшем — смотрится смешно и пошло.
Когда я брался за эту работу, то просто поверил, что Сарик точно знает, как будет снимать, что будет снимать. Поэтому никаких недоговорённостей и недоверия у меня не было. Были моменты с его стороны, когда меня чуть-чуть заносило. Чуть-чуть. Нелепый пример: при встрече с женой поцелуй в шею. Или в спину — я сейчас не вспомню. Он мне сказал, что этого не может быть, поцелуй только такой — особенность осетинского народа. Может быть, где-то это и есть, но здесь не стоит, это уведёт не туда эту сцену. Вот такие вещи...
Где-то я над ним просто издевался. Чтобы разрядить обстановку. Говорю Сарику: «А что, если герой после того, как видит на экране доклад швейцарских властей о трагедии, делает: «Так-так-так» (Нагиев комично чешет за ухом.).
Сарик вышел на площадку — это смешно, все понимают, что я просто прикалываюсь, — и говорит: «Дим, вот это вот «так-так-так»... Его ли это манера?» Я говорю: «Сарик, ну успокойся, милый! Ну что ты там сидишь? Ты уже постарел около этого плейбэка! Я шучу. Поехали дальше».
Недопонимания у нас не было. Были вещи, которые мне просто тяжело давались. Когда он стоит на стройке, смотрит вниз, а внизу — бетонный пол. Я не могу себя заставить подойти и посмотреть вниз. Просто до какого-то коматоза. А надо стоять прямо на краю. Если бы внизу была вода или земля, было бы проще. А здесь... Казалось бы: я, смелый дядька — и не могу себя пересилить! Меня как ребёнка уговаривали. Я уже начал бояться, чтобы меня пинком просто туда не подвинули, в кадр. Вот какие-то такие моменты.
— Вы впервые увидите фильм на премьере, верно?
— Да. Слушайте, мне так совестно, что мы с вами разговариваем, а я кина не видел и сейчас пытаюсь излишне умно выглядеть, а может быть...
— ...может быть, ваше «так-так-так» включили в фильм.
— Может быть, в фильм включили, и на выхлопе — абсолютное барахло. Вы знаете, те куски, которые я посмотрел... Я смотрел уже после монтажа что-то, и есть вещи даже, которые я просил убрать из картины. На одном из фестивалей они пошли ещё без моих правок. Сейчас зритель уже увидит с ними.
Бывают моменты, когда артиста просто ведёт. Ты доигрываешь чуть-чуть там, где не надо, где уже всё сыграно. Я смотрел материал, а затем позвонил Сарику. Говорю: «Сарик, убери, пожалуйста, этот кусок». Он: «Какой?» — «Вот этот, этот, убери, пожалуйста». Через час отзванивается: «Да, я посмотрел, ты прав». То есть здесь лучше быть скупее, чем перебрать.
— Вы немало советов даёте режиссёрам. У вас самого нет режиссёрских амбиций? Не планируете снять собственное кино?
— Мне очень часто звонят продюсеры, предлагают снимать. И хороший материал. Я не готов. Во-первых, я боюсь — просто боюсь. Во-вторых, я слишком, наверное, тщеславный человек, чтобы оказаться по ту сторону камеры. Есть вещи, которые я точно знаю, как надо делать. Но я думаю, большинство актёров, которые «точно знали, как надо делать» и в результате обосрались в режиссёрских амбициях, точно знали, как надо делать. Поэтому я пока подожду.
— А если бы у вас была возможность… вернее, если бы вам пришлось выбирать между работой в кино и работой на телевидении, от чего бы вы были готовы отказаться?
— Поверьте, у меня эта возможность — выбирать работу в кино и работу на телевидении — есть. Мне повезло, тьфу-тьфу-тьфу. Я служу на... В общем, и мечтать не каждый может об этом — на каком канале! Я веду самые топовые программы в стране. Вы, наверное, знаете, что по цифрам пока даже никто не может приблизиться. По цифре, по доле, по рейтингу. Мне повезло. Я снимаюсь в одних из самых топовых телевизионных проектов. Поэтому мне пока нет смысла отказываться. Но возможность эта у меня всегда есть.
Если меня попрут с канала — а там могут попереть вот так вот (Щёлкает пальцами.) и засунуть тебе твой топ прямо в топку, — тогда я скажу: «Да, конечно, я выбрал кино. Просто сам выбрал». Это будет лукавство.
— Совсем недавно вы дали резонансное, откровенное интервью Юрию Дудю. Последовала ли за этим интервью какая-либо реакция со стороны ваших друзей, знакомых и, возможно, руководства?
— Со стороны руководства канала или страны... Мне всё-таки кажется, что там работают умные люди, решающие куда более значимые вопросы, чем моё интервью молодому журналисту. Поэтому никаких не было ни звонков, ни резонанса со стороны руководства. Меня это, в принципе, радует. Значит, мы как бы примерно на одной волне.
Что касается друзей, коллег, я очень скромно отношусь к своему месту в искусстве, к своей славе. И они это знают. Поэтому просто какие-то эсэмэски были: «Старик, посмотрел... ну, ничего». Мне достаточно этого.
— Что касается актёрской карьеры — какие у вас сейчас проекты в работе? И всё-таки не верю, что у вас нет мечты, вы не хотите сыграть какую-то конкретную роль.
— Нет, у меня такой мечты нет. Я хочу играть, хочу сниматься. Вот так, чтобы загадывать и мечтать, я бы не хотел.
Сейчас мне предложили проект — и это самые мои большие опасения после «Непрощённого». Это Остап Бендер. Вот здесь... я до сих пор ещё мечусь. Я не сказал «да».
Это очень волнительная история, прямо очень. Все знают, какой должен быть Остап Бендер. И как бы я его ни сделал... Это, наверное, ключевая роль в жизни каждого актёра — Остап Бендер.
Их было всего раз, два и обчёлся. Причём все раз-два — такие мюзиклы. Здесь люди хотят подойти очень серьёзно и сделать полнометражное кино, несколько серий. Показать Бендера в той стране, которая была вокруг в это время. Ведь ни в одном фильме этого не показано, что происходило — этот ад, который был вокруг. Вот, наверное, пришло время снять такое кино. И я прямо мучаюсь, не знаю. И хочется и колется!