— Миша, вы начинали как граффити-райтер. Когда и откуда возникло это увлечение?
— В 1997 году, мне тогда было 16 лет. Я слушал хип-хоп, а граффити и хип-хоп связаны. Если помните, Москва в конце 1990-х очень мрачно выглядела: ржавые гаражи, серые стены, кругом один бетон, фонари не работают. А я видел в клипах какие-то рисунки на заднем плане и думал, что это прикольно, что вот бы у меня на улице всё было так разрисовано. Конечно, не так думал, но, видимо, подсознательно хотелось всё разукрасить, чтобы улицы выглядели веселее и ярче. При этом культуры граффити как таковой в тот момент не существовало — люди выходили, рисовали на стене слово «Спартак» или название своего района. Не было ни магазинов нормальных, ни информации, ни интернета. Вокруг меня никто не рисовал, я пытался сам изучить вопрос, журналы найти. В конце 1990-х начали появляться граффити-команды, а 2000-й год стал переломным: стали магазины открываться, фестивали проводиться.
— Какие цели преследовали райтеры? Неужели хотели сделать мир красивее?
— Культура граффити зародилась в противовес мегаполису. Изначально всё пошло из нью-йоркского гетто. Нью-Йорк — огромный мегаполис: много рекламы, всё вокруг яркое, светится, давит. И подросткам хотелось как-то о себе заявить в этом большом лабиринте. Они придумывали себе имя и писали его везде. Это такая элементарная попытка донести до окружающих: «Смотрите, вот я, я тоже существую!» Вот психологическая подоплёка граффити. Между прочим, граффити — это именно написание имени, буквы. Порой люди называют словом «граффити» всё, что баллончиком нарисовано. Но ведь не всё, написанное кистью, — живопись. Вот ты забор кистью покрасил — это что, тоже живопись?
— Чтобы понимать уличное искусство, людям нужно изучить вопрос или достаточно «прочувствовать» предмет?
— Люди изучают историю искусства и более-менее разбираются, что такое авангард, абстракционизм, перформанс. Почему бы и в этом не разобраться? Ещё двадцать лет назад было непонятно, что такое уличное искусство. А теперь это вполне сформировавшееся направление, которое себя зарекомендовало. Оно молодое, но внутри него уже есть деления: граффити, стрит-арт, мурализм. Если человек интересуется вопросом, было бы неплохо, чтобы он в этом разбирался, хотя бы различал. И различить легко. Граффити — это буквы. Стрит-арт — послание или попытка создать что-то красивое. Мурализм — рисунки, сделанные легально, почти всегда за счёт города. У всех этих вещей разное послание и разная цель.
— В какой момент вы поняли, что не просто занимаетесь делом, которое приносит вам удовольствие, а являетесь художником?
— Моё знакомство с современным искусством произошло в 2006 году. Я был одним из организаторов трёхдневного фестиваля на «Винзаводе», посвящённого уличному искусству, — первого масштабного события в России. После чего Завод начали реконструировать, а у меня там появилась мастерская. До этого момента я думал граффити забросить, поскольку достиг определённого потолка и не знал, что делать дальше. Но на «Винзаводе» познакомился с современным искусством и осознал, что существует свободное искусство — оно намного шире, чем граффити, и можно заниматься творчеством без привязки к стрит-арту. Однако я не называл себя художником, пока не состоялось порядка 20 групповых и персональных проектов, выставок, — думал, что этот статус нужно заслужить, что тебя должны считать художником более опытные люди из сферы искусства. Кроме того, у меня была другая работа, я не только творчеством занимался. А мне казалось, чтобы быть художником, нужно полностью посвятить себя творчеству. Только когда это произошло, я начал так себя называть.
— А потом ваши работы начали выставлять в Германии, Франции, Великобритании, США… Как вообще молодые художники «попадают» за рубеж?
— Иногда художники рассылают заявки в разные резиденции, ждут, пока они кому-то понравятся и их позовут. У меня всё всегда живьём происходило: я с кем-то встречался, люди знакомились с моими работами, рассказывали обо мне. Или же куратор собирает выставку, и ему кажется, что мой проект подходит. Коллективные выставки случаются. Это очень тонкие вещи. Вот, например, у меня была персональная выставка в Lazarides — это лондонская галерея, которая 13 лет с Бэнкси сотрудничала. Стив (основатель галереи. — RT) приезжал в Москву, выступал с лекцией на «Винзаводе», мы с ним познакомились, а затем он предложил приехать в Лондон и сделать проект. Всё всегда по-разному происходит.
— Как обстоит ситуация с распространением российского современного искусства на Западе?
— Вы знаете, информационные потоки с Востока до Запада практически не доходят. Доходят лишь какие-то эксцессы, громкие события и скандалы. О том, что происходит на Московской биеннале, конечно, никто не знает и не слышит. Интерес к культуре существует, но западные СМИ о таких вещах не пишут, и человек получает необходимую информацию, либо когда он специально ею интересуется, либо когда приезжает в Россию. Поэтому необходимо выезжать за рубеж, делать больше выставок в крупных западных музеях. У нас богатая культура. Все знают XIX век, начало XX века, с концептуалистами даже знакомы. А вот с современным искусством — не очень.
— Почему же так произошло?
— Сфера очень сильно забита. Современное искусство придумал Запад. У них своей информации хватает, они забиты своими звёздами, своими кумирами. Конечно, иногда Запад любит смотреть, скажем, на африканские страны, Китай. К России отношение бывает специфическое: её ведь действительно нужно сесть и изучать, приезжать, с кураторами знакомиться.
— А как развивается современное искусство в России? На ваш взгляд, у художников достаточно возможностей для самореализации?
— У нас принято жаловаться, что всё плохо, нет денег, не поддерживают. Но я вижу вокруг множество талантливых молодых художников моего возраста и младше, у которых куча проектов. Посмотрите хотя бы на ярмарку, которая проходит в Гостином Дворе: в основном там представлены молодые ребята, которые занимаются искусством не так давно, и тем не менее их уже представляют галереи. В любой стране, будь то Англия или Франция, художникам сложно пробиться. И плотность там гораздо больше. Было бы, конечно, хорошо, если бы государство помогало репрезентировать современное российское искусство на Западе. В Москве вообще всё нормально: у нас несколько музеев современного искусства, несколько частных проектов, залов. Каждый год открываются новые. Интересно было бы, чтобы в регионах всё расширялось. Но для этого нужна инициатива на местах.
— Давайте вернёмся к вам. О чём ваше творчество сегодня? Что вас заботит и вдохновляет?
— Заботит меня и вдохновляет будущее. Наше, общечеловеческое. Этому посвящены практически все мои работы. В том числе и этот проект: он тоже про будущее, про восприятие искусства в будущем. Про то, как художник будет работать через много лет. Хороший это подход или плохой? С какими проблемами человечество может столкнуться в дальнейшем? На это, кстати, влияет то, что мы делаем сегодня.
— Как вы решили научить робота рисовать?
— Года три назад у меня был небольшой кинетический проект: ставились баллончики, крутился холст, и картина появлялась сама по себе. Мне очень понравился этот подход — создание картины без художника. Ты её вроде бы контролируешь, но тебе самому интересно, что получится в результате. Тем временем история с дронами стремительно развивалась: дрон стреляет, перевозит людей, спасает кошек... А до искусства технологии почему-то доходят в последнюю очередь. Я подумал: почему бы в живопись, одно из древнейших видов искусства, не привнести что-то новое? И опять же, отстраниться от процесса, взглянуть на него со стороны? Я вынашивал эту идею два года и, когда «Винзавод» предложил мне поучаствовать в проекте «Прощание с вечной молодостью», решил, что пора. Обратился к разработчикам — ребятам из Interactive Lab и Tsuru Robotics. Сначала много вопросов было, а потом им самим понравилась эта идея. Всё делалось с нуля: работу такого уровня в мире ещё никто не делал. Это интересно мне как художнику, это интересно программистам, инженерам. И ещё — когда ты первый, ты делаешь в своём развитии очень большой шаг.
— Сколько времени занимает подготовка одной картины, написанной дроном?
— Я отрисовываю объект на планшете, мы переносим его в специальную программу, по которой «летает» дрон. Готовятся пути полёта… Это занимает несколько часов, задействовано несколько человек. Зато, когда прописана программа, нажимается кнопка и дрон начинает рисовать, всё можно тиражировать — подставлять новый холст и рисовать бесконечно.
— Мне кажется, такой способ создания картин может стать трендом.
— Да, может возникнуть определённый тренд, появится робот-художник, который научится создавать интересные, хорошие, единичные живописные работы. Думаю, сначала работы, созданные искусственным интеллектом и нарисованные машиной, будут смешными. Первые наши работы действительно абстрактные и смешные, будто нарисованные ребёнком. Однако за три недели наш дрон научился рисовать практически как взрослый человек! Если вам дать в руку баллончик, вы так быстро не научитесь рисовать, как научился робот. Баллон сам по себе инструмент сложный, один из последних инструментов, созданных для живописи. А мы совместили этот инструмент с ещё более сложным роботом. Наладить процесс обучения робота было трудно. Но тем не менее обучились все: и программист, и дрон. Вот почему создание робота, который будет придумывать картины и рисовать их, я не считаю проблемой. Это произойдёт. И вы придёте в известный мебельный магазин, где вместо принтов повесят картину, написанную роботом, искусственным интеллектом. Она будет доступной в плане стоимости и при этом красивой, интересной. Почему нет?
— Но если творческий человек лишится возможности что-то делать своими руками, он откажется от опыта переживания в процессе работы. А ведь это очень важно для художника.
— Да. Но у меня здесь был максимальный процесс переживания, вы просто не поверите! Конечно, мне говорят: «А зачем? А как? А что сам не рисуешь?» Но понимаете, создать такую вещь и видеть как она работает — это самое большое переживание, наверное, в моей жизни в плане творчества. У меня недавно был проект в городе Выкса Нижегородской области — 10 тысяч квадратных метров, самый большой мурал в мире. Его подготовка заняла два месяца. Однако проект с дроном стал для меня более сложным и более эмоциональным, хотя он меньше в несколько раз и меньше времени занял. Здесь я сделал то, чего никто ещё не делал, здесь я задаю вопрос, который, может быть, сейчас висит в воздухе, — про роботизацию, проникающую во все сферы, включая искусство.
— Выходит, этот проект — чистый эксперимент?
— Да, это экспериментальный проект, такая лаборатория по взаимодействию человека с роботом. На мой взгляд, он важен для понимания уровня проникновения новых технологий в жизнь человека и возможных опасностей. Я не скажу, что рад и счастлив, что роботы всё за нас станут делать, а искусственный интеллект будет контролировать жизнь вокруг нас. Скорее, я хочу, чтобы люди лишний раз задумались, насколько это хорошо. Может быть, нас действительно, как в фильмах, захватят роботы и мы будем с ними сражаться? Когда человек придумал компьютер, никто не думал, что появятся какие-то вирусы, которые начнут красть деньги из банков и взламывать вашу почту.
— Каким, как вы думаете, будет современное искусство в будущем?
— Технологии будут сильнее влиять на жизнь всех людей, проникать во все сферы. Опять же, вопрос, который задаю я: будут люди искусства стараться придерживаться ручного труда или автоматизация и прогресс возобладают и искусство заполнится рисующими роботами, искусственным интеллектом, самостоятельно создающим скульптуры? Я не отвечу на этот вопрос. Скорее, я его сам всем задаю этой выставкой.