В «Рае» два главных героя. Он — офицер СС Хельмут, который приезжает в концлагерь расследовать коррупционные преступления. Она — русская княжна Ольга, эмигрантка, вступившая в ряды французского Сопротивления и оказавшаяся в концлагере за то, что в своей квартире скрывала от гестапо еврейских детей. Когда-то до войны у Хельмута и Ольги случился курортный роман. Поэтому теперь герои оказались перед проблемой выбора. Ему предстоит поставить на кон свою карьеру и убеждения и попытаться решить, нужно ли спасать свою юношескую любовь от газовой камеры. Ей нужно ответить на вопрос, что для неё важнее — спасти своё тело или душу.
В широкий прокат в России «Рай» вышел 19 января, премьера состоялась днём ранее. Картина была выдвинута на «Оскар» в номинации «Лучший зарубежный фильм», но в финальный шорт-лист премии не вошла.
Корреспондент RBTH встретился и поговорил о картине с Андреем Кончаловским. Разговор состоялся до объявления номинантов на главную кинопремию мира.
— Фильм касается темы холокоста. Тема, с одной стороны, остаётся неиссякаемой для мирового кино, а с другой — многими считается конъюнктурной. Неслучайно ведь два последних года «Оскар» неизменно получали фильмы из Восточной Европы, посвящённые холокосту. В свой адрес упрёков ещё не слышали?
— Нет, хотя я готов к любым упрёкам. Ведь что такое упрёк? Это всего лишь интерпретация того, что человек увидел на экране. При просмотре «Рая» кому-то может показаться, что это кино про холокост. Что ж, я не буду возражать. Быть может, в системе реальности того зрителя, который будет так рассуждать, так оно и есть. Я ведь намеренно убрал из «Рая» всю однозначность. И меня сейчас из-за этого, например, спрашивают: «А вот сцена, где ваша героиня кидается эсэсовцу на шею и говорит, что он представитель великого народа, который на все зверства имеет право, — она у вас обличительная или ироничная?» Я на этот вопрос никогда не отвечаю прямо. Может, обличительная. А может, и ироничная. Давайте, чтобы не уходить в дебри с первым же вопросом, я вам так скажу: «Рай» для меня, конечно, кино не про холокост. Там показана трагедия еврейского народа, но это не магистральная тема фильма. Куда важнее для меня было сделать фильм об обаянии зла. Главный герой фильма — офицер СС, невероятно образованный и привлекательный мужчина. Но в этом и весь ужас.
— Этот офицер у вас, кстати, будто списан с главного героя романа Джонатана Литтела «Благоволительницы». Это ведь тоже не случайная параллель?
— Нет, не случайная. Вы абсолютно правы — на замысел «Рая» очень сильно повлиял этот роман. Я прочитал его несколько лет назад и был совершенно потрясён. Мне казалось, что такой роман просто невозможен — абсолютно документальный, написанный от первого лица и при этом предлагающий читателю полностью погрузиться в сердце тьмы. У меня даже мелькала мысль попробовать его экранизировать. Но я не уверен, что «Благоволительницы» вообще поддаются экранизации. Но то, что вы разглядели роман Литтела в «Рае», — для меня хорошая новость.
— У «Рая» складывается прекрасная международная судьба — награды на фестивалях, шорт-лист «Оскара» и гарантированное внимание публики. Вам важно, насколько правильно ваш фильм воспримут на Западе?
— Для меня всё это — из разряда приятных неожиданностей. Слава богу, что всё так сложилось — что в годы, когда с Запада на Россию начался невероятно сильный накат, там смогут увидеть кино, которое им хоть что-то про Россию и про русских сможет объяснить. Думаю, всё правильно они там поймут.
— И в Германии тоже?
— С немцами сложнее. Я вообще нахожу состояние немецкой нации катастрофическим. Не из-за миграции, не из-за того, что они оккупированы Америкой (оккупированы в буквальном смысле — со времён Второй мировой войны и до сих пор там находятся 80 тыс. американских солдат). Но катастрофическое состояние нации возникло из-за того, что ей в голову вбили чувство вины. Одно дело, когда чувство вины возникает спонтанно и у того поколения, которое может и должно на себя взять ответственность. Но совсем другое — вбить в головы людям такой страх быть политически некорректными, что они пугаются собственной тени. На это страшно смотреть. У них нет культуры — она абсолютно уничтожена.
И я надеюсь, что возникнет опять великий германский дух. Это не значит, что этот дух должен привести к нацизму. Германский дух — это Гегель, это Ницше, это Шопенгауэр. Это та часть европейской культуры, без которой не существуем и мы.
Потому что на нас повлияли и Гегель, и Ницше, и Шопенгауэр — даже на Владимира Ленина. Думаю, что немцы будут смотреть эту картину с ужасом, постоянно оглядываясь по сторонам и боясь сказать, что они думают по этому поводу. Я вот с ними говорил, они опускают глаза и краснеют. Это очень тяжело для них. Но ведь новое поколение ни в чём не виновато! Это их дедушки попали в эту трагическую, мутную, страшную реку нацизма. Но дети и внуки при чём? Отсюда у них начинается сублимация, появляются бритоголовые и другие отморозки.
— При этом главные роли в вашей картине играют немецкие актёры.
— Знаете, что самое интересное? Актёры, которые живут в восточной части Германии, которая была советской, с удовольствием играют нацистов. Все, кто из западной части, категорически не хотят играть такие роли. Это очень интересный момент, что-то с психологией, видимо. Они до сих пор боятся — там им это вколотили. Поэтому у нас немцы, исполнявшие главные роли, — все из Восточной Германии. А Гиммлера так и вовсе играет российский актёр Виктор Сухоруков.
— С «Раем» вы после долгого перерыва вернулись в международный кинематограф в полном смысле этого слова — вы сделали фильм на нескольких языках, съёмки проходили в Германии и Франции, работала европейская съёмочная группа. Столкновение менталитетов на площадке было?
— Главная сложность этого столкновения заключалось в том, что люди, работающие у меня в группе, не думают о часах. О них я должен думать. Они не думают о том, когда начать и закончить работу, работают, будучи эмоционально вовлечёнными. А в Германии — либо прямо, либо поперёк... По диагонали ничего не происходит. Им было странно, что мы задержались на два часа и снимаем что-то. Им было странно, когда мы снимали шесть часов в день вместо двенадцати. Приехали, сняли и закончили. Мы уехали, а они остались ещё на шесть часов — дорабатывать свою зарплату, хотя делать им было нечего. В этом смысле две ментальности не совпадают. Мы их понимаем, они нас нет. Если говорить об артистах, то никаких проблем не было — их увлечение материалом было таким, каким должно быть.
— В одном из интервью вы сказали, что с вашего предыдущего фильма «Белые ночи почтальона Тряпицына» начался новый период вашего творчества. «Рай» этот период продолжает?
— Да, конечно. Вы и сами наверняка заметили, что две картины, которые я сделал в 2010-е, сильно отличаются от того, что я делал и десять, и двадцать, и тридцать лет назад. Может быть, только когда-то в молодости я снимал что-то подобное.
— Повлиял ли на процесс вашего режиссёрского перерождения провал «Щелкунчика», который вы делали в Голливуде 6 лет назад?
— Всё повлияло, и это тоже. Тогда я ещё не понимал, что русскому режиссёру нечего ловить в Голливуде. Ты нужен там только как ремесленник, а если вдруг проявляешь амбиции чуть выше среднего уровня — все начинают вставлять палки в колёса. Так что никакого желания возвращаться в Голливуд с его сложившимися иерархиями, где нам отводят место где-то у подножия пирамиды, у меня нет. Вы, кстати, обратили внимание на то, как снят «Рай» с формальной стороны?
— Вы имеете в виду, что почти половину фильма ваши герои сидят и разговаривают с камерой?
— Именно. Написать сценарий, где полкартины люди просто смотрят в камеру на крупных планах и говорят — это в определённом смысле полное безумие. Если бы я такой сценарий дал какой-нибудь голливудской студии, мне бы сказали: «С ума сошёл?» Поэтому я рад, что сейчас живу в России, где такие безумства могут проходить. Мы сами, к сожалению, зачастую недооцениваем, в какой свободной стране мы живем.
* Материал подготовлен для Russia Beyond The Headlines — проекта, который рассказывает о России иностранцам.