— Расскажите, пожалуйста, как родилась идея сериала «Переговорщик» и нет ли у вас опасения, что его будут сравнивать с «Медиатором»?
— Я, к счастью или сожалению, не видел «Медиатора», но пусть сравнивают, всё равно это другое кино. Я пришёл в проект, когда Олег Маловичко написал сценарий, уже начали готовиться, переписывать и так далее.
— Как вы выбирали актёров на главные роли?
— Тут тоже многое решил Олег. Сценарий писали для Кирилла Пирогова, а искать нужно было того, с кем он будет соперничать, другого переговорщика. И изначально речь шла, образно говоря, о Моцарте и Сальери: персонаж Кирилла Пирогова — некий талантливый переговорщик, то бишь Моцарт. На Сальери я практически никого не пробовал, кроме Володи Мишукова. С ним мы уже работали, поэтому я его знал и был уверен, что Мишуков справится.
— История завершится в первом сезоне или получит продолжение?
— Я думаю, если «Переговорщик» найдёт своих зрителей, будет какой-то отклик, то первым сезоном сериал не ограничится. Наоборот, это некая экспозиция большой истории.
— Как создавался образ главного героя-переговорщика? Есть информация, что для консультаций привлекались профессиональные психологи. Можете рассказать об этом?
— Сценарий был очень увлекательный, Олег — большой мастер остросюжетных психологических историй, это его конёк. Я проглотил текст очень легко. Раз прочитал, потом ещё — уже с актёрами, художниками, потом с оператором. И уже начали возникать разные моменты...
Кино — это действие, поэтому надо было придумывать образ, прорабатывать сцены с учётом динамики. И тогда возник вопрос: как они это делают? Они могут говорить одно, делать другое — это часто происходит с переговорщиками, — а думать о третьем. Как это показать? На что они обращают внимание? Как готовятся?
Я попросил познакомить меня с ребятами, которые консультировали Олега, когда он писал сценарий. И не зря, потому что мы с Кириллом и Володей очень много черпали из тех встреч, общения с переговорщиками. Кстати, эти молодые парни, до 35 лет, уже на пенсии, они успели побывать в разных горячих точках и сложных ситуациях. И они подсказали очень важные вещи.
Нельзя сказать, что наш сериал — это некая инструкция для будущих переговорщиков и, посмотрев «Переговорщика», зритель сможет сам им стать. Это не так. Просто мы попробовали перенести реальные вещи на киноязык. Может быть, у нас есть преувеличения, ведь в кино можно всё, и этим надо пользоваться, рассказывая историю. Наша история — про обычных людей, которые имеют большое сердце, хотят спасти других и могут делать фантастические вещи и менять ход истории, находясь в обычных местах, разговаривая с обычными собеседниками.
— В сериале очень красивая цветокоррекция — в основном холодные, приглушённые оттенки. Почему вы выбрали именно такой визуальный стиль?
— Вообще, светлых моментов в жизни переговорщиков, как и врачей, очень мало. Они каждый день сталкиваются с людьми, у которых проблемы. Был фильм «Разговор» — там поведение камеры, освещение, очень многое... если не заимствовано, то мы были под какими-то чарами от него. У нас вышло иначе, но тем не менее я надеюсь, что это цветовое решение помогает нам рассказывать историю наших переговорщиков.
— Среди ваших работ есть те, которые так или иначе перекликаются с западными проектами. В какой-то мере это можно сказать про «Переговорщика», «Шерлока в России», «Самку богомола», которая является адаптацией «Богомола» от Netflix. Почему вы предпочитаете брать за основу зарубежные истории? И можно ли сказать, что в нашем кино свежих идей недостаточно?
— Нет, так нельзя сказать. Это, наверное, совпадение, что мои последние три работы связаны не с нашей культурой. Я соглашаюсь снимать кино, если это интересно, если главный герой интересен. Всегда важен мир главного героя — и всегда находится некий отклик, когда ты читаешь, думаешь... Конечно, я не переговорщик и не Шерлок, но у них есть что-то общее: у обоих очень развиты интуиция и дедукция, такова их профессия. И в том и в другом случае у героев есть азарт, чтобы распутать некий криминал.
Детектив — это мой любимый жанр. Нельзя сказать, что я люблю и снимаю только детективы, нет. Меня больше интересуют человеческие истории, когда герой, следуя какой-то цели, превращается в суперчеловека. И поступок героя, и слова начинают менять не только его жизнь, но и всех окружающих. Чем мощнее, чем больше будет меняться мир благодаря поступкам главного героя, тем лучше.
— Как вы считаете, любую ли идею из успешного западного проекта можно адаптировать для российского зрителя? Что должно в ней быть, чтобы она заиграла в наших реалиях?
— Насчёт любой не могу сказать. Но большинство можно адаптировать. Это то же самое, что «Ромео и Джульетта», «Гамлет» и другие известные пьесы — они ставятся параллельно в сотнях театров мира. Или можно взять известную песню: в России поют так, в Китае эту же песню исполняют по-другому. В каждом случае появляется новая интонация, новые оттенки, этим вариации становятся очень интересны. То же самое касается «Шерлока» и «Самки богомола».
— В вашей фильмографии действительно больше всего детективов и драм. Помимо человеческой истории, чем вам близок этот жанр?
— Вообще, в кино показывают тот мир, который неизвестен и интересен зрителям. Это любопытно — как смотреть в замочную скважину. Что там происходит? Как эти люди действуют? И в детективе ты нарушаешь границы чужой свободы. Всегда интересно, как всё происходит у других людей. А в «Переговорщике» можно увидеть происхождение каких-то больших катаклизмов или трагедий, это тоже любопытно. Поэтому меня интересуют большие истории и люди.
— В одном из интервью после съёмок «Шерлока» вы сказали, что вам также нравится историческое кино. Чем вас привлекает этот жанр?
— Меня не то что историческое... Я снял «Азазель», это альтернативная реальность, что, как оказалось, очень интересно. Я задал себе вопрос: почему мне это интересно? Наиболее любопытно было посмотреть на историю как на будущее, потому что всё, что будет происходить в сериале, в первоисточнике случалось в прошлом. Но всё повторяется. Возьмите любую историю: вы увидите, что 100 или 200 лет назад это уже было. Люди не меняются. Может быть, пейзаж меняется, инструменты, но не люди и их мысли.
Мне интересен человек так или иначе. Исторический материал интересен, потому что кино — это молодое искусство, это искусство синтеза. И театр, и литература, и музыка были давно, но кино не было, никто не видел двигающихся, разговаривающих людей с эмоциями. Мне бы очень хотелось посмотреть на Чехова, Гончарова и других исторических личностей, но их нет. Зато присутствует художественный интерес — восстановить или рассказать их историю сегодняшним языком.
— Расскажите о своих творческих планах. Может быть, у вас есть какая-то идея, которую вы долго вынашивали, но пока не приступали к реализации?
— Да, они есть, я не могу их реализовать сейчас. Вернее, не знаю, как это сделать. В тех историях, в человеческих именах нет и доли сегодняшнего тренда, с текущими событиями они не перекликаются. Если вы снимаете исторические фильмы, то всё равно показываете своих знакомых или говорите об известных событиях, людях и так далее. Что бы вы ни снимали, всё равно зритель будет узнавать сегодняшних персонажей. Если ваш герой неизвестен, неузнаваем, можно сказать, что он у вас не получился. Поэтому те идеи и герои, про которых мне хотелось бы снимать, — пока я не могу найти способ их показать.
— Откуда вы черпаете вдохновение?
— По-разному. Иногда это песни, стихи, иногда просто история проходящего человека. Это довольно закономерно, потому что большие стихи, литература, живопись, анекдот, неважно — всё это начинает проецироваться на мои собственные переживания. Когда они начнут жить, развиваться, я буду готов оформить идею на бумаге.
— Кстати, про «Азазель». Расскажите, как шла работа над проектом.
— Когда мне позвонила Саша Ремизова, это продюсер, и сказала: «Азазель», я, не читая сценария и не зная, что это альтернативная история, сказал: «Конечно». Я не отличаюсь оригинальностью: «Азазель» понравился, когда я его читал, а читал я лет 15 назад. Я получил сценарий и увидел, что это совсем другая история, но по мотивам романа Акунина. То есть все герои есть, но они в альтернативной истории, живут в наше время. Естественно, это очень интересный кинематографический опыт и путешествие. Поменяла ли эта альтернативная реальность людей, персонажей Акунина? Нет. Конечно, первый пласт истории — сюжет Акунина, его герои, а потом уже то, что мы добавили.
Знаете, бывает, берут композиторы очень известное произведение и пишут некие вариации — это то же самое. Я очень надеюсь, что правила игры, которые мы вместе со временем в кино поменяли, дадут новые ракурсы той истории, которую написал Акунин, и помогут ей заиграть более яркими цветами.
— Мы все знаем о тяжёлой ситуации, сложившейся в киноиндустрии. Каким вы видите будущее российского кино?
— Вот мы говорим с коллегами: год назад у нас столько проектов было, которые снимались для Netflix, для Amazon, и теперь мы ушли назад, а к тому уровню, который был годом ранее, мы можем вернуться лет через десять. И да и нет. Если очень буквально смотреть — возможно, уровень кинопроизводства будет медленнее расти. Но сейчас такое время — любой кинематографист может посмотреть, что делают другие. Я не верю, что, когда политическая ситуация стабилизируется, все отупеют и всё придётся начинать сначала.
Я думаю, все мы будем смотреть кино, общаться, и уровень не так сильно пострадает. Главное, чтобы конфликт закончился и люди могли вернуться к своей обычной жизни. В творческой среде важно, чтобы человек был свободен внутренне. Мне кажется, чем свободнее люди будут внутренне, тем лучше. А на будущее нашего кино я смотрю оптимистично.
— Как вы считаете, с нашими проектами мы когда-нибудь сможем выйти на уровень сборов, соизмеримых с суммами, которые западные фильмы собирают на территории России?
— Конечно. Вы же знаете, как творческие люди друг другу завидуют. Но у нас отношение отличается: в нашей стране все кинематографисты радуются любым хорошим сборам, потому что в случае чьего-либо успеха будет больше доверия ко всем нашим киношникам.