«Я многого о ней не знал»: суд утвердил оправдательный вердикт экс-главе Раменского района по делу об убийстве любовницы
Суд утвердил оправдательный вердикт экс-главе Раменского района по делу об убийстве любовницы
- АГН «Москва»
- © Игорь Иванко
Подольский городской суд Московской области 15 ноября утвердил оправдательный вердикт присяжных по делу экс-главы Раменского муниципального района Андрея Кулакова. Его обвиняли в убийстве любовницы, замглавы Общественной палаты района Евгении Исаенковой.
Она была найдена задушенной в салоне собственного автомобиля в лесополосе в мае 2019 года. Через месяц по подозрению в её убийстве задержали главу Раменского муниципального района Андрея Кулакова.
По версии следствия, он «испытывал личные неприязненные отношения» к любовнице и во время ссоры расправился с ней.
Кулаков провёл под арестом 2,5 года. Но 27 октября 2021 года присяжные его оправдали. Четверо из них посчитали, что вина Кулакова не доказана. Один член коллегии воздержался.
15 ноября, утверждая приговор присяжных, судья Диана Алмаева уточнила, что дело будет передано следователям для поиска новых подозреваемых.
В свою очередь, в пресс-службе прокуратуры Московской области сообщили RT, что ведомство готовит апелляционное представление.
Сразу после утверждения вердикта присяжных RT удалось взять интервью у Андрея Кулакова. Он рассказал, как удалось убедить присяжных заседателей в своей невиновности и чего ему не хватало во время ареста.
«Она чего-то опасалась»
— Давайте начнём с самого начала. Вы в тот день виделись с Евгенией?
— Я последний раз виделся с ней 30 апреля. Убийство было совершено в ночь с 1 на 2 мая.
— Как вы узнали о произошедшем?
— Утром 4 мая мне позвонили коллеги и сообщили, что было найдено тело. Но что Евгения пропала, я понял ещё 2 мая. В этот день утром мы должны были созвониться и встретиться, но на звонки она так и не ответила. Её дочка сказала, что она уехала к подруге, но та её не видела. Мы начали поиски, я обратился в УМВД Раменского района. Мы не понимали, с кем и зачем она туда поехала.
- © @opramenskoe
— Вы всегда были в курсе того, где она и с кем?
— Обычно да. Но после уже выяснилось, что я многого не знал. Были моменты, которые она скрывала. Как и в этот раз вышло — она написала мне вечером сообщение, что у неё болит голова и она ложится спать. Сказала, что, если перестанет читать сообщения, значит, уснула, и попросила разбудить её в восемь утра. Через минуту после этих сообщений она оставила дома все три своих телефона и уехала.
— Вы можете подробнее пояснить, какие моменты она скрывала?
— Из сообщений, которые были выявлены в ходе экспертиз, ясно, что она предпринимала какие-то действия в отношении меня и ей угрожали. Кроме того, она общалась с кем-то по поводу приобретения двух паспортов за наличные средства. На чьё имя и зачем нужны были эти два паспорта — большой вопрос.
И если суммировать всё, то возникает чёткое впечатление того, что с середины апреля до момента, когда было совершено преступление, она чего-то опасалась.
И паспорта для этого были нужны, и манипуляции с телефонами. Она меняла номера, удаляла сообщения. Просьба снять дом, которая мне поступила, тоже наводит на такие мысли.
— Она назвала вам причину, зачем нужен дом?
— Она жила с мужем, сказала, что от него собирается скоро уйти. У них не ладилось уже с 2012—2013 года. В 2015-м она рассказала ему о нашей связи. Они жили как соседи и сохраняли видимость семьи ради дочери. Евгения решила снять дом и периодически привозить туда дочь, чтобы та привыкла и без стресса смогла переехать. Но у меня возникает впечатление, что она хотела переехать, чтобы скрыться. Все знали, где она живёт, а адреса съёмного дома никто бы не знал.
— Вы успели найти жильё?
— Нет. В конце апреля прислали несколько вариантов, но они меня не устроили. Большая площадь и дороговато. Сказал искать ещё. Прошло пять дней, и её не стало.
— Евгения хотела большего? Чтобы вы ушли от жены?
— Был период, когда мы только познакомились, и тогда она хотела большего. Я это воспринимал просто. Со временем у нас отношения так выстроились, что мы подобные вопросы не обсуждали. Мы понимали, что в какой-то момент надо будет принимать решение — расходиться или оставаться вместе. Но не сейчас.
— Когда вы обо всём узнали, что вы почувствовали?
— Любой человек, который узнаёт о таком событии — о смерти, да ещё о такой смерти, — испытывает шок. Потом появляются мысли, как и почему это произошло. Я переживал и пытался понять причины.
«Отключили от всего мира»
— Её нашли. Что было потом?
— Меня вызвали на допрос только 20 мая. Задали ряд вопросов, на которые я ответил. Я не скрывал, что мы находились в близких отношениях. После этого мне позвонили и пригласили на второй допрос 31-го числа. Я приехал в Главное следственное управление Московской области, которое располагается в центре Москвы. После семичасового допроса мне было предъявлено обвинение.
- © @andrey_n_kulakov
— Чем отличался первый допрос от второго?
— Первый был про характер наших взаимоотношений и длился всего два часа, а второй был очень подробным и въедливым. Кстати, подчеркну, что всё, что я говорил на втором допросе, подтвердилось в ходе следствия материалами уголовного дела вплоть до мелочей. Но это всё равно не помогло мне убедить следователей на стадии следствия, что они не там ищут. Что не там пытаются доказать.
— Вам предъявили обвинение. Что вы ощутили?
— Непонимание полное. Всё резко поменялось. Посадили в тюрьму, отключили от всего мира. Нет возможности связаться, узнать, что происходит. Вы тупо сидите и ожидаете, что произойдёт. Если бы не адвокаты, которые приезжали и какую-то информацию давали, то, конечно, было бы тяжело. Полное непонимание и отсутствие какой-либо информации — это страшно. За эти 1,5 года следствия я видел следователя всего четыре раза.
— Какая у вас камера была?
— Сначала я сидел в двухместной камере, потом перевели в четырёхместную. Потом ещё были некоторые перемещения.
— Кто были ваши соседи?
— Разные люди. Разного возраста, разных национальностей, разного статуса.
— Как они относились к тому, что сидят с главой района?
— Конечно, определённый интерес это вызывало первое время. А потом они видели, что я такой же, как все, и сижу на равных условиях. И на это уже никто внимания не обращал.
— Вы следили за новостями по своему делу?
— Нет, мне не хотелось это читать. Потому что я знал прекрасно, что большинство того, что было озвучено в прессе, является вымыслом. Потом это так и оказалось.
— Например?
— Например, обсуждение того, что я собирался скрыться в Белоруссии. На какой манер это только не обсуждалось. Но это чистой воды выдумка.
Ещё в СМИ упоминались разные хайповые грязные подробности. Даже не хочется вспоминать.
Интимной близости в ту ночь не было
— Какие доказательства были в материалах дела? Консьержка утверждала, что видела, как вы в тот день выходили из дома...
«Пацан не смог бы так профессионально избавиться от тела»: полиция три года не может найти следов пропавшей школьницы
— Это было утром, и видела она меня вместе с сыном и женой. Не одного. Мы 1 мая поехали к друзьям на дачу. Шашлыки жарили, общались. В начале одиннадцатого вечера мы все вместе вернулись домой. Консьержка это тоже видела. По её словам, спать она легла в полтретьего ночи. До этого времени она не видела, что я выходил из дома.
— По сути, это является доказательством, что вы в момент убийства были дома, так?
— Следствие установило, что у нас в подъезде есть второй вход. Он проходит через пожарную лестницу. Там такими извилистыми окольными путями надо спускаться. Но доказательств, что я вышел через ту дверь, нет. Ни одна камера этого не зафиксировала, ни один свидетель не смог подтвердить.
Выходя из подъезда, ты сразу попадаешь в поле зрения нескольких камер, находящихся на территории жилого комплекса, а затем — камер безопасного региона, которые работали в тот вечер.
Много слухов ходило, что я их отключил, но в материалах дела есть записи со всех этих камер, и ни на одной камере меня нет.
Как я попал на место преступления, непонятно — телепортировался? Кроме того, я даже не знал, что она собирается уезжать из дома. Из сообщений было чётко понятно, что она ложится спать.
— Также СМИ писали, что были обнаружены ваши генетические материалы на месте преступления, в частности в машине Евгении. Это верно?
— Было бы странно, если бы они не были обнаружены. Биологические следы — это эпителиальные клетки, то есть клетки кожи. Их мы оставляем при любом касании. Они могут быть обнаружены через день, два, неделю и даже через полгода.
— Только ваши следы были обнаружены в машине?
— Больше всего было обнаружено следов моих, Евгении и её дочки. То есть двух людей, с кем она общалась чаще всего. Из машины было изъято 80 объектов, содержащих биологические следы. Только в четырёх из них содержится мой биоматериал. А вот в некоторых других были обнаружены в том числе следы и других мужчин. Кто они и что делали в машине? Почему из всего этого массива следов выявили именно мои — совершенно непонятно. Наверное, потому, что меня было найти проще всего.
— Биологические следы, обнаруженные в машине, были только от прикосновений?
— Один объект содержал очень маленькое количество моей спермы. Количество было настолько мало, что это были фрагменты. На этом основании следствие говорило о том, что между мной и Евгенией была интимная связь.
— В тот вечер?
— В ту ночь. Но я в суде ясно и понятно объяснил, что следы остались от 30-го числа. Если бы у Евгении была близость с кем-либо в ту ночь, то следов было бы гораздо больше. Причём даже в заключении судебно-медицинской и генетической экспертизы указано, что не обнаружено следов интимной близости. То есть в тот день у неё ни с кем связи не было. Все остальные биологические следы — кровь Евгении или эпителий других людей.
— Присяжные вынесли оправдательный вердикт на основании этих ваших объяснений?
— При исследовании генетических экспертиз присяжным стало понятно, что наличие моих следов никак не доказывает мою причастность. Оно доказывает только то, что мы с Евгенией общались и были в достаточно близких отношениях. Как появились все мои следы — я объяснил. Следы других людей могли появиться именно в ту ночь.
— Какие ещё были аргументы в пользу вашей невиновности?
— Все остальные доказательства, которые мы приводили, сводились к тому, что я никак не мог оказаться на месте преступления. Я никак не мог знать, что Евгения куда-то собирается уезжать. Я никак не мог оказаться на месте преступления — меня нет на видеозаписях с камер. Есть трое свидетелей, которые говорят, что я был дома в это время.
«Полиграф — не доказательство»
— Многие обвиняемые, пытаясь доказать невиновность, требуют прохождения проверки на полиграфе. Вы тоже проходили полиграф. Но, насколько я знаю, проверка была не в вашу пользу?
— Полиграф не является доказательством. Это достаточно субъективная вещь, которая может дать следствию почву для размышлений. Мои ответы на вопросы были неоднозначными. Ответ на один вопрос исключал ответ на другой вопрос. И получалось, что я сделал одно и другое одновременно.
- vk.com
- © Андрей Кулаков
— Например?
— «Вы убили Евгению?» Нет. У меня возникает реакция. Я был возмущён, что мне такие вопросы вообще задают. Второй: «Вы договаривались с какими-то людьми, чтобы её убили?» Я говорю нет, и машина фиксирует такую же реакцию. Получается, что я одновременно и убил, и заказал её убийство.
— Какие ещё были вопросы?
— Был ли я в машине в эту ночь, был ли я на квартире в эту ночь.
— Но в суде результаты полиграфа не учитываются?
— В суде это никак не упоминается. Его проходят, только чтобы подтвердить обоснованность или необоснованность подозрений. Результаты полиграфа рассматриваются в совокупности с другими материалами дела. То есть это даёт почву для размышлений, что человек что-то скрывает. Как предположение и не более. Мы заказывали рецензию на результаты полиграфа, и независимые эксперты исследовали их. Они подтвердили, что полиграф был проведён с нарушением.
— С какими?
— Неоднозначность ответов говорит о том, что неправильно было проведено исследование. Большое влияние оказало психоэмоциональное состояние человека и вопросы, какие ему задаются в определённой ситуации.
— То есть вопросы были неправильно заданы?
— Да, и неправильная была длительность этих вопросов, потому что пики не совпадали с тем, когда вопрос заканчивался и когда максимальный уровень человеческого возбуждения возникает. Человек может реагировать на некоторые вопросы чисто психоэмоционально резко. Например, на вопрос «Вы ли убили Евгению?» я даже не знал, как реагировать. Видимо, это тоже сказалось.
«Камень с души»
— Чего вам больше всего не хватало эти два года?
— Не хватало дома, семьи, детей, родных. Это самое сложное, что было. Это понимание оторванности от родных. Что не можешь ничем помочь, не можешь ничего сделать. Это было самое тяжёлое. Всё остальное — переживаемо и переносимо.
— Свидания были?
— Вначале не было звонков и свиданий. Как только следствие закрыло дело и передало его в прокуратуру, мне разрешили несколько свиданий зимой 2020/21 года. С мамой, с дочкой, с сыном и женой. После того как дело было передано в суд, я встретился несколько раз с мамой. С женой уже встречаться нельзя было — она была свидетелем. Только на суде мы увиделись.
— А письма?
— Письма писали. Такая услуга была во ФСИН России. Это всё проходит цензуру, читается и отправляется. Всё, что можно было уместить на листе рукописного текста, я и пытался высказать. Тем, кто мне писал — друзьям, знакомым, родным.
— Перед судом какие ощущения были?
— Мы шли с уверенностью, что нам удастся доказать мою невиновность. Если скрупулёзно изучить материалы дела, то обвинить меня возможно, только если отнестись к делу предвзято. Поэтому, конечно, мы были с уверенностью и с подъёмом — что наконец-то начинается рассмотрение дела по существу и от нас много что зависит. Нам всё удалось. Присяжные увидели отсутствие доказательств моей вины.
— Что вы почувствовали, когда услышали вердикт?
— Конечно, это очень тяжело — ждать вердикта. Думаешь, что вдруг сейчас огласят не тот приговор, на который ты рассчитывал и надеялся. Когда прозвучал этот вердикт, это не то что камень с души, а просто непередаваемые ощущения. После оправдательного вердикта присяжных подсудимый освобождается немедленно. Наконец-то открылась эта клетка — и я вышел обнять всех своих близких, кто присутствовал на суде.
— А с семьёй Евгении вы как-то контактируете?
— У нас всё-таки не такие отношения, чтобы прямо поддерживать связь. Но нет вражды. Её муж на суде не говорил ничего плохого про меня, не обвинял. На похоронах тоже я присутствовал. Всегда подходил поздороваться. Думаю, он тоже был уверен, что я не виноват. Мы не контактируем, но и плохих отношений нет.
— Давайте поговорим о вашей карьере. Вы хотите вернуться на службу? Сколько вы проработали?
— Если говорить вообще, то в органах муниципальной власти проработал больше 15 лет, а на должности главы — три года. И честно говоря, я не могу сказать, что прямо хочу вернуться. Наоборот, мне кажется, надо поменять сферу своей деятельности. Но пока есть только некоторые намётки на уровне идей.
— Предложений о работе не поступало?
— Нет. Да у меня и документов нет. У меня срок действия паспорта закончился. Вот только забрал новый. Сейчас надо все эти бытовые, документальные вещи решить. Всё восстановить, а потом уже думать, что делать дальше. А пока хочу съездить с семьёй отдохнуть на новогодние праздники. Надо думать, как себя реализовать и чем зарабатывать.
— Вы будете требовать компенсации?
— Не знаю. Мне все этот вопрос задают, но я пока не решил. Честно говоря, вообще больше не хочется связываться с вопросами судов. Уже тошнит от этого, если по-русски сказать.
— В плане вашей репутации. Эта ситуация дала плохую оценку. Вы переживаете по этому поводу?
— А что переживать? Как есть. Но пока не заметил ни одного негативного взгляда даже. По крайней мере в городе Раменском, выйдя на свободу и перемещаясь по городу, заходя в магазин, я встречаю людей, которые искренне поздравляют меня, радуются и желают мне всего самого доброго.
