«Был хейт и с той и с другой стороны»: Олег Трофим — о «Майоре Громе» и готовности к публичности

 — В гостях у нас режиссёр Олег Трофим. Режиссёр не только прекрасного фильма «Лёд», который собрал 1 млрд два года назад…

— Три года назад. Полтора.

— Уже три, да. Но самое главное — что режиссёр «Майора Грома», который только что вышел буквально на экраны «КиноПоиска» и русского Netflix одновременно. Давайте посмотрим, что вчера творилось в «Детском мире» на встрече на самом деле с почти никому не известными до сегодняшнего момента артистами. Я вот посмотрел кино. То есть это новые лица. Их фактически нигде не было. Это была встреча с артистами… Сергей Горошко и Дима Чеботарёв говорят мне. Я прав?

— Да.

— Давайте посмотрим. А почему они поют «Белые розы»?

— Стояли, скучно, долго стояли.

— Я вам хочу сказать, что я сейчас превратился в ту самую Ирину Салтыкову из собственной проповеди десятилетней давности. Если вы посмотрите «Википедию», теперь мне уже 45 лет, и у меня уже далеко всё позади, но я такого никогда не видел в городе Москве. По сообщениям Роспотребнадзора, вот эта толпа детей огибала весь бывший «Детский мир», который сейчас называется «Центральный детский магазин на Лубянке». Это огромная толпа без масок, но это совершенно неважно, в масках они или без масок. Я, честно говоря, не видел такого количества детей, подростков даже на концерте Билли Айлиш. Что это такое? Объясните мне, пожалуйста.

— Чёрт его знает. Короче, какой-то фундаментальный…

— Вот как это произошло?

— Неизвестно, каким образом. Я предполагаю, что здесь имеет значение несколько моментов. Первое — это фандом издательства Bubble. Комиксы люди и подростки, и причём не только подростки…

— Издательство Bubble — это Артём Габрелянов. Это сын Арама Ашотовича Габрелянова.

— Да. Комиксы читают давно, фандом огромный, и это очень помогло нам, когда мы только выпустили фильм, потому что они помогали: посты в Twitter, в Instagram — везде. Было примерно тысяч 30 человек, которые следили за судьбой фильма, за судьбой комиксов. С выходом фильма стало чуть-чуть побольше, с выходом фильма в кинотеатре.

— Какого мая он вышел?

— 1 апреля мы вышли в кинотеатрах. Кинотеатры в апреле работали так себе. У нас была незавидная касса, как и у всех в том месяце. Но вот 5 мая мы вышли одновременно на двух крупнейших площадках.

— На «КиноПоиске» и на Netflix.

— Да. И, наверное, что-то произошло тогда, потому что такие события, мероприятия, как автограф-сессия, — я на них часто присутствовал. Ну это максимум 250 человек, все аккуратно стоят в ряд, они подходят, обнимают, дарят подарки, мы подписываем обложки журналов, что-то ещё, обнимаемся, желаем всем классного времени, благодарим за поддержку и расходимся. И так было ровно много-много раз подряд. В очередной раз давайте сделаем ещё раз автограф-сессию, выходит какая-то новая обложка у какого-то комикса, давайте сделаем. Место в центральном зале, небольшой стенд вы видели. Мы подготовились для очереди из 200—300 человек. Там уже все ходили, у всех уже есть обложки подписанные.

— Это ад. Я такого не видел никогда.

— И тут вдруг мне звонит Артём. Причём я не смог, я хотел поехать с женой отдохнуть за город. Звонит Артём Габрелянов, говорит: «Олег, это коллапс! — Примерно так сказал. — Приезжай». Я сказал: «Слушай, не могу, автограф-сессия, прости, уже сказал, что не могу». Он говорит: «Нет-нет, ты не понял». Присылает видео. Мы в итоге пробрались туда. Я в первый раз почувствовал себя рок-звездой, потому что, когда мы поднимались с парковки, а там очереди «змейкой» по всему ЦДМ, и они такие: «Это вы, это вы!»

Хотя мы не артисты, мы за кадром находимся, и тем не менее люди… Вот так мы убежали, пришли к ребятам на подпись. У Серёги Горошко вот такие глаза.

— Значит, Сергей Горошко — это парень, который играл Сергея Разумовского, то есть главного как бы злодея, да?

— Нет. Не злодея. Главного злодея играл как раз Дима Чеботарёв.

— А, Дима Чеботарёв, который его альтер-эго, да?

— Да. Ребята были немножко в шоке, организаторы в шоке. На тот момент уже было понятно, что это…

— То есть это даже не главный герой?

— Да. Какие бы ни были мероприятия, вот такого масштаба не было. Мне кажется, по масштабу — вот Comic Con, когда съезжаются со всего мира какие-то спикеры, приезжают, Кодзима приезжает… Было, может быть, чуть-чуть побольше людей.

— Я никогда такого не видел.

— Такого не было… Я не знаю, как насчёт других сфер. Понятно, что есть разные привозы артистов в разных всяких средах, но в кино такого не было никогда. Мне кажется, это какая-то важная очень штука, которую ещё предстоит нам всем понять, что же такое произошло с российским кино, независимо, по комиксам, не по комиксам, российское развлекательное кино привлекает тысячи людей со всей страны.

Люди приезжали, причём не только дети, но и взрослые, из Владивостока, откуда-то из Хабаровска, из Мурманска, из Перми, то есть люди со всей России съезжались туда, чтобы получить автограф. И конечно, многие не смогли. Очень жаль, что никто не предполагал вот такого стечения обстоятельств, и мероприятие закрыли буквально через два часа после начала. Но вот то, что вы показывали, — это было ещё до начала.

— То есть это ещё не началось ничего? Это просто толпа перед?

— Я думаю, что это примерно самое начало. Минут 30 продлилось это всё.

— Отлично. Давайте как раз вот про русское кино, которое не в жопе, как выяснилось, поговорим.

— Где-то в другом месте сейчас, по ходу.

— Сейчас давайте быстро посмотрим трейлер этого фильма, потому что это того стоит. Спрошу потом про набор весь этих штампов, про цитаты из «Джокера», про цитаты из Джеймса Бонда. Где и зачем вы взяли эту девочку, Таисию Ашмарову, которая поёт песню Цоя?

— В Петербурге. Рома Селивёрстов, наш композитор, познакомился с ней, по-моему, за какое-то время до начала работы над фильмом.

— Она же совсем маленькая девочка, да?

— Да-да. Она пишет песни, очень красивые, интересные. И как-то через друзей знакомых Рому попросили её послушать. «Не хочешь ли записать ей альбом?» — вот с таким предложением. Он послушал, сказал: «Класс. Да. Но давай, сейчас я фильм запускаю, разберусь, и там обсудим». А потом трейлер. И он такой: «А вот есть девочка…» Попробовали. Получилось изумительно.

— Почему это песня «Перемен»? Это конъюнктура такая, потому что подростки хотят перемен? Или потому что вы сами хотите перемен?

— Я думаю, что это тема, которая в последний год совсем новые краски приобрела… А сама эта песня, этот кавер задумывался прямо сильно пораньше, до всех событий в Белоруссии и в России. Ну последних событий в России. И он и тогда, и сейчас как-то резонировал. То есть песни легендарные, песни вечные — они нетленочки. Они на то и нетленочки, что они каждый раз приобретают всё новую и новую актуальность. Время меняется, а суть остаётся. У нас также в фильме звучит песня Бориса Гребенщикова «Поезд в огне».

— Ещё «Зоопарк» там, по-моему.

— Нет, не «Зоопарк». Это Борис Гребенщиков, он так назывался. «Зоопарк» — это другой исполнитель.

— Нет, там перед этим. Там было до «Поезда в огне». Там ещё есть одна песня в начале фильма. По-моему, чуть ли не Майк Науменко.

— Нет, Майка там нету.

— Нету, да? Там есть БГ только, да?

— Есть БГ, да. «Мальчишник» есть, Дельфин — «Я люблю людей». Короче, актуальная тема. И рассматривать её можно по-разному, потому что перемены — это очень обширное понятие. Другое дело, что к моменту, пока мы работали над фильмом, даже после трейлера изменилось очень многое. И, конечно, сейчас по-другому слушается. Конечно, уже вырисовался контекст, который тебя ведёт в какую-то определённую сторону.

— Ну вас обвиняют якобы в том, что вы сняли фильм в угоду власти?

— Нас в чём только не обвиняют.

— Да, очевидно совершенно, что это не так. И когда ты слышишь эту песню — «Перемен требуют наши сердца» — и девочка, которая поёт всё это голосом Билли Айлиш, понятно, что всё это работает как раз на ту самую аудиторию, которая и ходит на нашу любимую Мойку. И очевидно, что вы про это не думали. С другой стороны, про что вы думали? Вы думали про какой-то политический контекст, когда фильм снимали?

— Нет, мы перевели в разговор исключительно вопросы социальные, этические. Политики нет в этом фильме. Но контекст — это такая штука, которая и из банана сделает какое-то, знаете…

— Ну конечно. У тебя вот в фильме чувак, который ходит и жжёт натурально из огнемётов богатых людей, рассказывая о том, что он борется с коррупцией. Чувак рассылает всем push-уведомления в социальные сети, и, так сказать, вся страна моментально одновременно на него подписывается. Очевидно, что все подумали, что речь идёт о Навальном.

— Это, честно говоря, сильно притянутые ассоциации. У нас вот Юля Пчёлкина есть, персонаж, она ведёт расследования, она популярный блогер, где обличает…

— То есть она такая Соболь?

— Она Навальный. Навальным была она. Человек, который занимается расследованием, журналист, который занимается расследованиями. А Чумной Доктор — это собирательный образ народной воли: «Посадить всех в яму, посадить всех плохих, чтобы остались только хорошие». Понимаете, какая история.

— Очевидно, что в этом главном персонаже компьютерном есть что-то от Павла Дурова, да? Вы думали про это или нет?

— Я думаю, что это такой новый архетип, в принципе, для всего мира. Такие люди, как айтишники, люди, которые взаимодействуют с огромным количеством информации, которые публичны максимально, и при этом вся их деятельность связана с технологиями. Мне кажется, это новый архетип, в принципе. Таких людей десяток наберётся по всему миру. У нас есть Павел Дуров, человек, которым можно гордиться, его достижениями, его успехами. Поэтому аналогии здесь совершенно понятны. Но это не история про Павла Дурова. Это история про человека, который придумал соцсеть.

— А про что эта история вообще реально?

— Для меня это такое размышление о том, на что лично я готов для достижения этих умозрительных перемен. Что ты готов сделать, когда ты доходишь до черты? Что ты готов сделать, чтобы всё изменить?

— И что? Ты имеешь в виду, что сжечь я не готов?

— Я прихожу к мысли о том, что насилие в любой форме не сделает этот мир лучше. Мы же за добром идём, за каким-то чувством счастья и покоя. Мы же мучаемся здесь, в хаосе в этом, и хотим покоя. И вот покоя не ждать, мне кажется, когда ты переходишь эту черту, когда другой человек становится лишь объектом и перестаёт быть человеком. Я гуманист, и для меня весь фильм — это размышления о гуманизме, о том, на что ты лично готов, чтобы что-то изменить.

— Вернёмся к русскому кино. Почему оно вдруг перестало быть в жопе?

— Не вдруг.

— Вот. Не вдруг. И перестало ли быть? Или речь идёт только о таких странных, а вернее, совершенно не странных огромных молодёжных блокбастерах, как твоё кино или «Серебряные коньки» и так далее?

— Глобально кажется, что сама формулировка, что русское кино находится в этом самом месте…

— Ну ладно, не стесняйся. Это цитата из…

— Из кого угодно. Цитата из кого угодно, кто рассуждает о кино.

— Из «Изображая жертву», как мы помним.

• Кадр из фильма «Изображая жертву»
• © kinopoisk.ru

— Кириллу Семёновичу — да, большой привет. Спасибо за эту картину. Я думаю, что это в целом отражает наше отношение к тому, что делается у нас. И не только кино, вообще что угодно. У русского человека есть особенное отношение ко всему, что делается здесь, когда делает кто-то, кроме тебя. Я не думаю, что прямо в этом месте находится наше кино. Даже в конце 1990-х, когда всё действительно было очень сложно, индустрия обнулилась по-настоящему и старая школа…

— А она была?

— Конечно. В советское время была мощная индустрия. И цензура наполняла идеей даже самые проходные, казалось бы, пустые фильмы всё равно были с чем-то. Потом всё это ушло и ушло это мастерство, и индустрия развалилась. Ялтинская киностудия, например, огромная, очень мощная, там были бассейны, где можно было снимать морские побоища. Но сейчас это всё руины, до сих пор руины. Развалилось всё. И школа ушла почему-то. Как-то так получилось. И несмотря на это, даже в 1990-е всё равно были. Был Балабанов, были творцы, и было большое кино.

— Но тем не менее это кино не выходило реально на мировой уровень, как, например, твой фильм. Его не покупали мировые мейджоры.

— Если считать это ориентиром, то, наверное, да, были времена сложные. Сейчас что происходит, как мне кажется. Сейчас всё-таки киношколы работают худо ли, бедно ли. Сейчас с развитием рекламной индустрии огромное количество молодых специалистов научились снимать, просто работать, ремеслу обучились. Научились создавать изображения. Научились рассказывать пусть маленькие, но яркие, понятные истории. Из рекламного мира сейчас много выходит режиссёров. Егор Абраменко с фильмом «Спутник», Михаил Лакшин с «Серебряными коньками». Ровно так же я, несмотря на то что получал образование режиссёрское, учился всему именно в рекламе и в музыкальном видео.

— Но с другой стороны, то же самое можно было сказать про режиссёров, которые начали менять нашу киноиндустрию в 1990-е годы, то есть все они тоже вышли из начинавшейся тогда рекламы, начиная от Фёдора Сергеевича Бондарчука.

— Да. Но тогда время было другое. Тогда реклама снималась таким образом, что к тебе приходил большой лысый человек в кожаной куртке — или пиджаке чуть пораньше, — приносил чемодан с деньгами, говорил: «Давай».

И что-то люди делали. Сейчас это всё-таки индустрия, есть свои правила. Есть какое-то взаимоотношение спроса и потребителя — и производства, точнее. Сейчас чуть всё стало цивилизованнее, организованнее. Даже не чуть, а гораздо. Теперь наконец-то стало цивилизованным это дело. Я думаю, что ближайшие пять-десять лет нас ждёт очень много-много приятных изменений.

— Тебе 31 год сейчас?

— Да.

— Ты «Лёд» снял, когда тебе было 27, наверное, да?

— 26 мне было, когда мы запустились.

— Вот. Каким образом это произошло? Как ты получил это предложение?

— Я снимал рекламу и клипы, которые мне самому лично нравятся.

— Например?

— Я снимал клипы для Black Star, для L'One, для Тимати, для ms.Sounday. До этого я снял очень-очень много маленьких видео для петербургских музыкантов. В общем, я занимался музыкой и снимал классные, симпатичные, интересные клипы. Сделал их много. И когда у продюсера вдруг возникла, у Миши Врубеля и Саши Андрющенко возникла идея снять мюзикл, а Тодоровский был занят… Это единственный человек, который круто сделал свою работу. Не знаю, помните ли вы фильм «Стиляги».

— Да, разумеется.

— Это та высота, которую до сих пор никто даже близко не может преодолеть в вопросах музыкальности кино.

— Ты думаешь, да?

— Да. Я на «Льду» откровенно пытался. Куда уж там. Ну правда, это гениальное кино, и мне кажется, это веха в истории российского кино.

— Видите, Валерий Петрович, как вас любит молодёжь.

— Есть за что. Ну вот думали, кто чего. Решили дать возможность дебютанту.

— Ну это же был огромный бюджет. Как это вообще происходит? Вот дебютанту дают такой бюджет, такой огромный полномасштабный фильм, который 3 тыс. копий должен пройти.

— Я думаю, что они немного отбитые.

— Да?

— Да. Иначе бы они не пошли на этот риск. Тут ещё надо сказать, что в тот момент к фильму подключился Фёдор Сергеевич Бондарчук. А это человек всё-таки с большим опытом. Ну как продюсер он действительно очень хорош.

— А как режиссёр?

— Хорош.

— Но не действительно?

— Очень хорош. Это разные вещи. Фёдор Сергеевич действительно… Режиссёр — мне кажется, он снимает фильмов в процентном соотношении того, сколько всего он делает другого, может, 5% времени он посвящает кино, хотя фильмы вроде выходят, но он делает действительно много всего: и передачи, и то, и сё, и пятое, и десятое ещё снимается. Не знаю, как он это делает. Суперчеловек. Киборг, не исключаю. Короче, он как-то дал ребятам зелёный свет: «Давайте рискнём». Может быть, что-то у него аукнулось своё из юности, клипы ли. Может, что-то он увидел в работах, не знаю. Он сказал: «Давайте рискнём». Дали рискнуть.

— «Лёд» собрал 1 млрд.

— Полтора. 1,6 млрд.

— При бюджете?..

• Кадр из российского фильма «Лёд» 2018 года
• © kinopoisk.ru

— 120 млн, по-моему.

— То есть в десять раз, даже больше. Сразу окупился.

— Это неплохо, да.

— Для России это уникальный случай. Мы можем на перечёт такие случаи рассказать. С таким же успехом мы можем рассказать, сколько у нас фильмов провалилось в прокате при огромном количестве вложений. Это почему происходит? Потому что молодые люди вроде тебя в 27 лет лучше понимают аудиторию, лучше умеют снимать, не обращают внимание на статусы и состояния? Почему? Ну такая же история была с этим, как его, который собрал 3 млрд.

— С «Холопом».

— С «Холопом», да.

— Там режиссёр не то чтобы прямо молодой человек.

— Ну и не то чтобы Фёдор Сергеевич, который шёл с ним в одном таймслоте.

— Это, мне кажется, отдельная история о том, кто такой сегодня зритель российского кино. Это отдельная тема. Для меня…

— Кто такой? Ну вот кто?

— Я понятия не имею.

— Ну как? Ну вот у тебя, мы видим, это, конечно, девочки, подростки прямо. В реальности.

— Кто же сказал, не помню, что, если вы заполучили внимание девчонок-подростков, следом вы заполучите весь мир.

— Это правда.

— По крайней мере, в музыке работает именно так. Тут сложно сказать, сравнивать успех фильмов вроде «Холопа» и то, что происходит с «МГЧД». Мне сложно сравнивать. Но в целом, если говорить о том, какие фильмы сегодня действительно зарабатывают, мне не очень нравятся те картины, которые очень-очень много заработали, потому что это фильмы…

— Очень-очень много — это «Холоп». Потому что следующая категория — это «Лёд».

— Нет, почему. «Движение вверх» собрали тоже 2 млрд рублей. По-моему, они на втором месте находятся. Это, кстати, гораздо более зрелое, интересное кино. «Каха» — тоже огромное количество поклонников, которые отдали свои деньги в кинотеатры. Меня немножко удручает такая популярность такого вида контента.

— А что это?

— «Каха»? Это YouTube-шоу, такое пошленькое, с юмором жёстким. Для пацанов на районе.

— Ну полмиллиарда, вот мне говорят, собрал. Это немного.

— По-моему, гораздо больше, и при затратах каких-то вообще… И это был самый пик пандемии. Это типа мегауспех. Не знаю. Мне кажется, что у нас зритель очень специфически относится к нашему кино. Очень любит комедии попроще.

— Нет, ну подожди. Давай я тоже своё наблюдение расскажу по поводу «Холопа». Я же помню, какая была роспись, когда «Холоп» выходил. В конкуренции стоял «Союз спасения» Первого канала, продюсеры — Эрнст… И вторая часть этих каких-то инопланетян Фёдора Сергеевича Бондарчука. И выяснилось, что зрители перед Новым годом с семьями и детьми хотят посмотреть такую советскую комедию типа «Чародеев».

— Советскую?

— Ну это же глупая комедия ни о чём, чтобы не напрягаться, когда ты находишься в ситуации полнейшего застоя. И люди выбирают в ситуации полнейшего застоя самую глупую комедию. Они её и выбрали. В этом смысле обвинять зрителей довольно странно. Зрители в 1984 году выбрали то же самое.

— Это вы о каком моменте говорите?

— Фильм «Чародеи» натурально. Просто тогда у них не было особого выбора, тем не менее за несколько лет до этого у них были другие комедии и другие новогодние блокбастеры. Стал ли зритель хуже, стал ли зритель лучше — мы не знаем. Но совершенно очевидно, что в фильме, который вот сейчас ты представил на рынок, — это фильм, очевидно, для подростков. Вообще, комикс, появившийся в России… Я помню, когда Артём начал делать Bubble и всем говорить про комиксы, в них никто не верил. Никто не верил, что русский комикс, не Marvel, а именно русский комикс может завоевать свою аудиторию здесь.

— Это нормально.

— Это правильно. И та вера, та уверенность, с которой Артём Габрелянов это делал, привела сейчас к феноменальному успеху вашего совместного проекта. И тем не менее аудитория выросла на этом комиксе, то есть она совсем маленькая его получила и чуть-чуть подросла, или она увидела уже этот фильм, увидела трейлер и его проглотила?

— Исходя из того, что вчера было в ЦДМ…

— В «Детском мире». Вот давайте: «Детский мир». ЦДМ — это Центральный дом молодёжи. «Детский мир». Хватит врать. Это здание «Детского мира». Дерите свои бренды где хотите.

— Вчера мне стало понятно, что приток новой публики огромный, потому что такого типа мероприятия были. Их были десятки в разных городах, и в Москве в том числе очень много. И с лайнапом, скажем так, пошире, побольше было артистов, и подарки там всякие были. А здесь ничего, Серёжа, Дима — и вот тебе на. Приток большой. Видимо, после выхода на платформы. Видимо, это сработало как…

— Платформы сильно изменили аудиторию?

— Я думаю, что повлияли, но самое интересное ждёт впереди. Все гадают, кто-то говорит, что это мыльный пузырь, он лопнет, кто-то говорит, что за этим будущее и кинотеатры сдохнут.

— Лопнут.

— Мне кажется, правда и там и там, но как будет на самом деле — непонятно. Так или иначе, если судить по американской киноиндустрии, за прошлый год изменения катастрофические.

— Какие?

— Самые крупные премьеры, включая того же Джеймса Бонда, просто ушли из кинотеатров, только платформы. И это много о чём говорит. Всё-таки американская киноиндустрия — это самая сильная киноиндустрия на планете, даже в галактике, пожалуй.

— Но с другой стороны, речь всё-таки шла о том, что в мире была пандемия, кинотеатры были закрыты, то есть не было никаких других вариантов?

— Да, мне кажется, полтора года или сколько уже — два года длится пандемия… Сколько, подождите? Год?

— Больше года.

— Больше года длится пандемия. Этого времени достаточно, чтобы зритель, пользователь начал менять свои привычки, сильно менять свои привычки. Это много времени. Надо иметь в виду, что огромное количество больших, развитых стран всё ещё закрыты сильно. Вся Европа тотально закрыта. Какие кинотеатры? Там люди получают пропуски, чтобы выйти в магазин за детским питанием.

И всё меняется стремительно. Новые привычки приобретают люди. Конечно, хочется пойти в кинотеатр. Мне кажется, в российских кинотеатрах этот апрель, когда вроде бы всё уже нормально: надел масочку, сидишь через кресло, но люди не хотели идти в кинотеатры. Я так поспрашивал у тех, у других, даже у тех, кто любит кино.

— Люди перестали хотеть, да?

— Некомфортно сидеть в зале с людьми. Можно же дома.

— Отвыкли.

— Мне кажется, отлично. «Яндекс», точнее, «КиноПоиск HD», показывает фильмы со звуком 5.1, за что им огромное спасибо, в отличном качестве. Ты можешь дома прекрасно провести время, прекрасно и поставить на паузу, если тебе нужно поесть или сходить в туалет.

— Как сейчас устроена монетизация вашего фильма? Что такое «КиноПоиск», что такое Netflix? То есть раньше мы понимали сборы, то есть, условно говоря, главный прокатчик берёт столько. Сейчас как у вас?

— Насколько мне известно, так как я всё-таки не занимаюсь непосредственно финансовым продюсированием…

— Твой гонорар зависит от… Ты получаешь роялти?

— Это секретная информация.

— Нет, роялти. Я же не спрашиваю сколько.

— Это секретная информация.

— Господи. Что же у них за секреты такие?

— Это же деньги. Зачем о них говорить?

— Пожалуйста, скажите расследованию так называемому Навального: «Это же деньги. Зачем о них говорить?»

— Я не буду. Пусть кто-нибудь другой, если хочет. Устроено просто, кинотеатры остаются кинотеатрами. Платформы — это контракт, который ты подписываешь. Я не знаю, по истечении срока контракта есть ли какая-то дополнительная монетизация. Насколько мне известно, обычно это какие-то фикс-суммы.

— Ну по ощущению это сейчас сравнимые цифры с прокатом или нет?

— Пока нет. Ещё знаете, мне кажется, это гораздо проще, потому что, когда ты заключаешь сделку с платформой, там есть сумма какая-то — и всё. Понятно: вот столько денег у меня будет. А когда ты идёшь в кино, тут есть кинотеатр, который забирает какую-то часть, есть дистрибьютор, тут ещё вот это и вот это от суммы 1 млрд рублей. У тебя может остаться 50 млн в зависимости от того, какие там сделки заключал.

— Конечно, после всех трат на маркетинг, да.

— Да-да-да. Поэтому все спрашивали: «Олег, где твой остров после фильма «Лёд»? Я говорил: «Давайте посчитаем».

— Я с ужасом подумал, что речь идёт о фильме «Остров», который, как вы помните, был абсолютным провалом. «Где же твой провал?» Какой был бюджет у «Майора Грома»?

— Производство у нас было около 400 млн рублей.

— 400 млн. Это огромные деньги.

— Это очень много денег. Не самый крупный бюджет для российского фильма.

— Это не самый крупный бюджет для России. Фильма «Матильда» был сильно дороже, например. Но, например, сколько стоили «Коньки»?

— Понятия не имею, кстати. Я думаю, сравнимый бюджет, плюс-минус сравнимый.

— И снимаете вы все… Я посмотрел некоторую часть того, что снимает ваше поколение. Это очень похоже на французское кино, когда французы начали снимать свои блокбастеры, «Видок» и так далее. Эти же цвета какие-то такие коричнево-зелёные, так же выставленный свет, такая же графика.

— Графика стала получше.

— Нет, она просто стала получше качественно. В этом смысле она во всём мире стала получше. Действительно ли есть какой-то отсыл к французским блокбастерам или вы ориентируетесь на другие вещи? Вот очевидно, что все комиксы в Америке снимаются по-другому.

— Да. Но не все. Я думаю, что взаимосвязей много и они все непрямые. Говорить о том, что мы ориентировались на американское кино или ориентировались на французское кино какого-то периода того или иного, сложно, потому что мы, создатели этого фильма, плюс-минус все одного возраста и мы плюс-минус все росли на одном и том же кино, которое можно было смотреть на VHS-кассетах, в кинотеатрах. Плюс-минус мы выросли все на этом развлекательном кино.

— А на чём вот ты вырос?

— Я вырос на «Черепашках-ниндзя», на фильме «Рэмбо», на мультиках про «Человека-паука».

— Это я вырос на фильме «Рэмбо», мне 46 лет будет. А тебе 31.

• Кадр из фильма «Смертельная битва»
• © kinopoisk.ru

— Ну как-то его много показывали. «Мортал Комбат» опять же. Вот такое кино. Я рос на Крайнем Севере. У нас не было, знаете…

— А ты откуда?

— Город Нарьян-Мар.

— Из Нарьян-Мара.

— Да-да.

— Это Ямал?

— Это Ненецкий автономный округ.

— А это не Ямал?

— Нет.

— Ну и ладно. И так все поняли, что у меня по географии была двойка.

— У меня три. Но точно не Ямал, в этом я уверен. Мы все росли на таком вот развлекательном кино. И оно вот так и складывается. В итоге так или иначе всё находит отражение. У нас не было задачи никого скопировать. Не было каких-то таких конкретных ориентиров, что вот это берём отсюда, это отсюда.

— Тем не менее это бесконечное количество цитат, эти маски из «Джокера». Все будут тыкать и говорить: «Господи, зачем он это сделал?»

— С «Джокером» было забавно. Мы об этом уже много говорили, но повторюсь ещё раз. Мы «Джокера» посмотрели как раз, вот только-только мы закончили съёмки на Зодчего Росси, вся эта история с погромами, с людьми в масках.

— (Зодчего Росси — это улица Зодчего Росси в городе Санкт-Петербурге, где снималась эта сцена. Эта арка.)

— Да. Вот мы закончили эти съёмки, был у нас как раз выходной, мы выдыхали. Идёт в кинотеатре «Джокер». Мы приходим: я, наш продюсер Миша Китаев, Артём, смотрим и такие: «Вау, всё, нам конец».

— Да. Вам конец.

— Ничего не поделаешь. Но с другой стороны, «Джокер» тоже не новый. Это всё было «V — значит вендетта». А до «Вендетты» было где-то ещё. Вот. Когда-то ещё, где-то ещё. Я думаю, что есть какие-то темы, они вечные, как история о Ромео и Джульетте. Это то, что беспокоит человека, и сегодня вопрос социального неравенства, этого дисбаланса, напряжения в обществе, которое возникает среди людей, которые чувствуют себя угнетёнными, и среди людей, которые чувствуют свою власть и безнаказанность. Это то, что в принципе беспокоит весь мир уже много-много десятилетий. Я думаю, что мы просто попали в актуальную тему.

— Вот это неравенство волнует вашу публику? Вот этих детей, которые вчера пришли в «Детский мир». Для них это важно?

— Мне кажется, это важно для всех. Таки или иначе мы с этим сталкиваемся рано или поздно.

— Я просто знаю, что очень важно, иначе бы они не выходили на улицу. И более того, в школе это такая очень важная тема, и весь буллинг школьный с этим связан: у кого что есть, у кого чего нет. Было ли это задумано специально? И вот в этой задумке какой реакции вы хотели как раз от публики?

— О какой именно задумке вы говорите?

— Ну вот что вот это неравенство. И тем не менее давайте мы из-за этого неравенства не будем никого сжигать. Я-то вижу в этом взрослые, свои антиреволюционные нотки. Но очевидно совершенно, что другой зритель увидит в этом как раз призывы к революции, особенно с вашей песней «Перемен требуют наши сердца».

— Тут дело такое. Мы вступили на такую очень зыбкую почву намеренно.

— Это правда.

— Это серая зона, в которой нет хороших полицейских. Но и люди, которые готовы на крайние меры, чтобы что-то изменить, и непонятно всё-таки, для себя или реально для общества, в котором они живут. Там нет хороших и плохих. Там все так или иначе «не очень».

— Это на самом деле очень популярно.

— Для чего это было сделано? Для того чтобы у нас была возможность. Лично у меня как создателя этого фильма, я всё-таки в своих фильмах пытаюсь лично что-то исследовать, понять какую-то вещь чуть лучше, чем я могу просто разговоры на кухне или за прочтением статей, понять и исследовать, как будет вести себя человек, персонаж, как я сам буду себя вести в шкуре одного из своих героев. Понять, где находится эта граница, и понять, чем же отличается условное левое от условного правого и где находятся монстры, и где находятся ангелы, и есть ли они вообще или их не существует.

— Есть кто-то лучше, кто-то хуже. Очевидно, что мир не делится на чёрное и белое, хотя для той публики, которая вчера пришла в «Детский мир», ещё делится, это тоже нормально.

— У меня возникают вопросы. Часто, когда я смотрю и думаю: «Очень популярен Чумной Доктор, детишки такие в масках. Но он же убивает людей!»

— Не просто убивает. Он сжигает прямо. Он прямо как такой нацистский преступник.

• Кадр из фильма «Майор Гром: Чумной Доктор»
• © kinopoisk.ru

— В общем-то, не самый положительный персонаж. И Игорь Гром, полицейский, непопулярная фигура сегодня.

— Гром хотя бы норм. Гром симпатичный.

— Он бьёт людей.

— Ну и что? Ну мало ли он бьёт людей. Он отбуцкал за углом, правильно сделал.

— Поступает правильно. За правду борется.

— За правду.

— Это почва, это место посерёдке, оно не очень удобное, но, мне кажется, нужное. Мне кажется, даже ваша проповедь… Так это называется? Это исповедь.

— Нет. Исповедь — это у вас сейчас будет. У меня проповедь, конечно.

— Ваша проповедь как раз откуда-то из середины. Правда, злая, но откуда-то прямо из середины. И мне кажется, о таких вещах важно говорить, как бы они ни были неприятны и тем и другим. Получили люлей и с той и с другой стороны. Я уже наелся всего чего не попадя.

— Да?

— Да.

— Получили люлей?

— Да. Я был к этому готов. Я отрастил кожу. Всё понятно. Я уверен в том, что я сделал. Потом что-то так нахлобучило, но сейчас уже нормально.

— А прямо много хейта было, да?

— Да. Много было хейта, и многие люди, например, писали…

— А как? Где пишут?

— Мол, ребята, мы вообще за вас. Вы молодцы. К чёрту, на хрен, всю эту оппозицию. Давайте.

— А ты такой…

— «Нет-нет, парень, ты вообще не туда попал, извини». Кто-то писал совершенно полярные вещи, такого много было.

— Ну это не хейт. Это, наоборот, тебя поддерживали.

— Был хейт и с той и с другой стороны. Была и поддержка, то есть всё было отовсюду.

— Хейт бесит?

— Я вот раньше всегда считал, что мой фильм, который выходит, — это как ребёнок, которого ты отдаёшь в детский сад, а там начинают дети над ним — кто дружит, кто стебётся, говорит: «У него ноги короткие, уши там, нос длинный». Это обидно. Но вот с Громом получилась другая история. Я понял, что это часть тела, абсолютно без кожи, это моя плоть. И когда она выходит в публичное пространство и люди, прохожие могут сделать с ней всё что угодно, это действительно ранит. Я понял, что не был готов к такой публичности.

— Почему? Ты не был готов именно к своей публичности такой или к такому обсуждению этого кино?

— Мне кажется, всё вместе.

— Когда был «Лёд», такого не было?

— Там было чуть другое. Всё-таки это во многом была продюсерская картина. Я много всего туда вложил. Но всё-таки у руля концептуально находились продюсеры и прекрасно сделали свою работу. Этот фильм собрал. Здесь же мы…

— Артём сейчас влезал во всём?

— Мы вместе это делали. Понимаешь, прямо делали это вместе и все решения принимали совместно с точки зрения идей и того, как это всё рассказать.

— С Габреляновым удобно было работать?

— Он мне нравится как человек очень, и как создатель он нравится.

— А как продюсер?

— Как продюсер — мне кажется, в нём столько азарта, что это окупает всю молодость. Всё-таки для него это первый проект.

— Ну он твой ровесник же, да, абсолютно?

— Мне кажется, да. Ровесник или чуть-чуть постарше. Короче, мы так или иначе совершили какие-то ошибки. Это нормально. Но вот тот азарт, та любовь к кино и к тому, что мы делаем, — она сильна. И вот здесь с «Громом» получилась такая штука, что это какая-то прямо часть, плоть, это неотделимое от меня. Я уверен, что Артём то же самое испытывал. Какая-то часть, которая пошла в публику, а дальше люди сделали с ней что хотели.

— Как проводился кастинг и почему нет ни одной звезды?

— Мы хотели лица свежие, интересные… Ну как… Люба Аксёнова — звезда. Алексей Маклаков. Замечательные артисты.

— Нет. Они все замечательные артисты, вполне возможно.

— Вы имеете в виду Данилу Козловского, Саню Петрова?

— Слушай, много есть людей, которые сейчас не такого уровня известности, как Александр Петров, и не такие уже возрастные, как Данила Козловский.

— У нас снимается Константин Хабенский.

— Снимается. Да?

— Да-да. Он снялся в сцене, она после титров, вы не досмотрели.

— Я дед. Я за титрами не смотрю уже. Хотя титры очень крутые на самом деле, титры у ребят очень крутые, и все дизайнеры, например, все дизайнеры RT плачут. Кто вам делал титры, кстати?

— Компания «Добро». Очень классные ребята.

— Константин после титров, потому что будет вторая часть?

— Да. Знаете, есть такое слово хорошее… Забыл, как оно называется. Короче, вот так принято в жанре кинокомикса. После титров обязательно ставь пасхалочку. У нас много титров.

— Ну пасхалка сработает потом? То есть ждать продолжения?

— Да, конечно. Комиксы о Майоре Громе выпускаются уже почти десять лет. Вот только про Майора Грома вот в этой формулировке…

— Там и комикс о «Человеке Грызлове» выпускается, по-моему, лет 12. Не пора ли вам уже снять полнометражный фильм?

— Восемь книг. И мы только по первой прошлись. Есть ещё огромное количество параллельных вселенных, то есть линий, которые пересекаются в одной вселенной. Планов, конечно, громадьё. На это нужны деньги, на это нужен зритель. Зритель, видимо, есть.

— Ну очевидно, что зрителя полно. И всё-таки вернёмся к этим ребятам. Как вы их находили?

— Да как обычно. Просто долго искали.

— Нет. Как обычно? У всех по-разному. То есть, условно говоря, я читал какое-то интервью с тобой…

— Мы не писали ни под кого сценарий. Мы проводили кинопробы так, как они проводятся, давали задачу, кто нам нужен, как хочется, собирали артистов, пробовали, мяли текст, пробовали парами, пробовали втроём, что-то меняли. Единственный был нюанс, который сильно отличается от любых других кинопроб, — у нас сценарий основан на графическом романе. А в графическом романе есть картинки, есть персонажи, которых читатели комикса за десять лет уже очень сильно полюбили.

— Соответственно, их надо визуализировать.

— Да. И где-то мы старались прямо близко подойти, где-то вынужденно отходили от сходства визуального с персонажами, которые были в комиксе. Это, наверное, единственный отличительный нюанс. Могу ещё заметить такую штуку, что жанровое кино всё-таки специфическое.

Со многими артистами я поработал на этих кинопробах, потому что они длились больше трёх месяцев, как только я пришёл, и вот прямо пробы, пробы, пробы. Мы очень-очень много посмотрели всех. И был нюанс. Это жанровое кино. Это кино по комиксам. Там пластика существования чуть другая, не как в мультфильме, но и не как в драматическом кино. Огромное количество артистов реально с сильным таким драматическим фундаментом. У нас такое кино любят, у нас в нём снимаются.

У нас театр, в принципе, консервативный, занимает такую важную позицию. Мало кто мог перестроиться. Многие артисты: «Как-то тупо, чё ты». Надо существовать. Не быть, а существовать там нужно. Там нужно играть. Нащупать эту педаль где-то, не нажимать её, но чтобы она была под ногой — вот такая специфика. Притом что мы не комедию рассказываем, а в драме находимся. Очень была непривычна нашему артисту и мне тоже, потребовала времени. В целом всё как обычно, просто старались найти интересных молодых артистов.

— И нашли. Где нашли?

— Петербург.

— Это всё Питер?

— Не всё Питер.

— Тиша — это Петербург? Тихон — это исполнитель главной роли, майора Грома. Он похудел на 10 кг даже, да, говорят?

— Да. Он вообще прошёл серьёзную подготовку. Ну он же такой, когда пришёл, такой блинчик, кудрявый весь.

— А почему вы его тогда взяли?

— Он сыграл круто. Это артист, который обладает качеством перевоплощения. Он может независимо от того, кто он по своей сути, взять и стать другим.

— А он сам откуда?

— По-моему, он москвич, который… Сколько? Много лет служит в Александринском театре.

— Он в Александринке играет у Фокина.

— Да-да-да.

— А другие?

— Дима Чеботарёв — москвич. Саша Сетейкин — я не помню, какой театральный он закончил, но так и не успел поработать в театре. Где-то снимался в сериалах. Любу Аксёнову вы знаете. Это все Москва — Питер, то есть далеко мы не уходили.

— Нет, понятно, что Москва — Питер. Я как раз пытался понять, где и в каких театрах они служат. Вот зрители спрашивают: «Как вы считаете, будет ли фильм успешен на Западе»?

— У меня есть ощущение, не могу сказать, но у меня есть ощущение, что да. Такое жанровое кино на Западе люди любят, открыто воспринимают независимо от того, из какой страны приходит. У нас очень много скепсиса было.

— Да? Вам не кажется, что он слишком локальный?

— Нет. Мне кажется, что Петербург — это европейская столица. Выглядит так. Проблемы, о которых мы говорим, понятны во всём мире абсолютно. Во всём мире. Снято классно. История увлекательная.

— Правда классно? Почему я, собственно, спросил. Например, все американские комиксы начали сниматься по-другому. Они начали рассчитывать на более взрослую аудиторию.

— Разве?

— Ну.

— Поначалу нет.

— Я про сейчас говорю. Даже если посмотреть на «Джокера», да.

— Зритель растёт. И вот молодёжь, которая сегодня больше других увлечена историями про Майора Грома… Я не говорю, что только молодёжь, публика на самом деле разная. У нас, в принципе, ЦА до 35, мне кажется, прямо крепко сидит, от 14 до 35 там прямо хорошее ядро. Но вот эта публика же будет взрослеть. И так же происходило и с западными комиксами. Всё начиналось с такого развлекательного — полегче, попроще. А потом зрители становятся старше, и ещё старше, и ещё старше. И эту историю ребята прошли в комиксе бумажном. Первая книга и пятая, например, книга, «Игра», — это совсем разные истории с совсем отличным уровнем драмы и жестокости, которая там появилась.

— Ну это как раз говорит о том, что вы пытаетесь вырастить собственную аудиторию здесь, в России. А вопрос был про аудиторию на Западе, которая уже выращена, выращена на другом.

— Там тоже есть молодёжь.

— Окей. Привлекали ли специалистов из-за рубежа для работы над спецэффектами?

— Над спецэффектами — нет. Работали только наши ребята. Всё родные, наши.

— А что за ребята?

— Это Main Road Post, это Direction of X, Дима Староверов и Вова Яковлев наши продюсеры, которые собрали лучшие студии России, чтобы они по частям собирали наш фильм. Обычно бывает, что ты приходишь в одну компанию и у них делаешь фильм. Наша картина по объёму CG оказалась действительно объёмной, такой огромной, и вот с ребятами мы как с управляющими собрали всю Москву. Заставку в какой-то момент мы не успевали к сдаче, вот эту заставку, которую компания «Добро» делала. Ну реально отсчитывала. Есть такое понятие — «рендер». Это когда высчитывается, из цифры в изображение превращается. Вся Москва делала это. Мы остановили всех, потому что нам очень было нужно.

— Здесь, видимо, какая-то внутренняя история, я её не знаю. Это потому, что я ленивый. Видимо, была какая-то информация, что запрещали прокат в Белоруссии.

— Об этом я не слышал ни слова.

— Вот спрашивают. Прокат «Майора Грома» в Белоруссии не запрещали?

— Возможно, просто в Белоруссии не покупали права для проката, хотя мне кажется…

— А там вообще есть какие-то права-то?

— Очень смешно. Мне кажется, нет. Мне кажется, показывали кино. Кто-то, по-моему, что-то репостил из Минска, передавали привет. Но я говорю, с пандемией были сложности. В Казахстане наш фильм был. Но Нурсултан и Алма-Ата — там не было. А в периферии было. Но два самых больших города — не случилось. Короче, было как-то это…

— То есть они в Казахстане разрешили, а в столицах запретили?

— Там был свой специальный режим какой-то. Мне кажется, во многих регионах были какие-то странные условия. Короче, пандемия сделала неприятно. Можно посмотреть кассу всех фильмов, которые выходили в апреле. Плохо.

— Да. Там вообще всё очень плохо. Как мы помним, в Америке фильм Ильи Найшуллера стал номер один в прокате со сборами в $6 млн. Почему в фильме и в коротком ролике (видимо, имеется в виду короткометражка) разные актёры играют майора Грома?

— Александр Горбатов — замечательный артист, его очень полюбила публика. Ему неинтересно было продолжать работу. Он сказал: «Комиксы мне не понравились». Как-то так. Я не цитирую.

— Да? А что ему понравилось?

— Он потом снялся в «Угрюм-реке».

— То есть ему нравится драматическое русское кино.

— Я не знаю. Мы с ним лично так и не пообщались. Я не смог затащить его на пробы. Он был занят и не смог прийти. Мы с ним не познакомились.

— Есть у вас сейчас такое ощущение, что прямо выстроится очередь из русских артистов играть в сиквеле?

— Я думаю, что многих это заинтересовало, и я знаю, что многие очень хотят, на самом деле любят этот жанр. Среди молодых артистов наверняка. Я со многими общаюсь. Ребята поздравляли и не то чтобы намекали, а прямо спрашивали: «Что? Как?» Давайте пробовать, потому что жанр интересный. Это правда интересно.

Развлекательное кино — оно для нашей индустрии не то что новое, но его мало. И артистам хочется по-разному пробовать. Сейчас, конечно, много всего выходит на платформах, много-много разных экспериментальных совершенно сериалов. Но вот если говорить про кино, особенно крепкое и большое кино, возможность в таких перипетиях поучаствовать, поиграть вот это — это правда классно. Я сам с большим удовольствием бы вписался.

— Тяжело играть на хромакее?

— У нас почти не было хромакея.

— Ну ладно? А эти съёмки под куполом какого-то казино и так далее?

— Это всё было вживую.

— Да ладно? Это каскадёры?

— На хромакее сняли знаешь что? Бежит Чумной Доктор прямо по крыше и прыгает в окно — вот на хромакее сняли. Вот есть ровно три фотографии у меня в соцсетях. Хромакей был, за окном существующие декорации Майора Грома. За окном декорации кабинета Сергея Разумовского был хромакей. То есть у нас не было прямо съёмки на хромакее. Мы много-много всего сняли вживую. Живой огонь, живое пробитие этого автобуса. Потому что дорого графику делать, очень дорого.

— То есть снять каскадёров и живой огонь дешевле, чем хром?

— Да.

— А снимали на «Ленфильме»?

— Нет. «Ленфильм» — сдохшая структура, по-моему, окончательно.

— Да ладно?

— Её нужно заново строить, мне кажется. Там же всё, «Ленфильм», насколько мне известно, представляет из себя кучу каких-то маленьких организаций, кто-то цветами торгует, кто-то…

— Нет, неважно, чем они торгуют. Есть же само здание на Петроградской стороне.

— Насколько мне известно, то ли его сейчас только собираются возводить…

— Короче, где снимали?

— Снимали на улицах Петербурга, снимали в Москве.

— А павильон-то где был? В Москве?

— Павильон — это же просто место.

— Я понимаю.

— То есть сейчас не как в советское время. Нет какого-то взаимоотношения между местом, где ты снимаешь, и какой-то, скажем так, силы, и какой-то компании, которая тебя поддерживает. Нет. Люди в павильонах на подъёмной. Там снимается вся реклама, много кино.

— Не на киностудии? Вот в чём вопрос. Просто какой-то ангар.

— Это киноангар, где снимается много просто.

— Это хороший вопрос, я специально его задаю, потому что ты сказал: «Вот я там не знаю, что «Ленфильм». «Ленфильм», мне кажется, надо перестраивать» — и так далее. Такое отношение, потому что ты не знаешь, что происходит в больших киностудиях, или потому что большие киностудии — это токсично?

— Там ничего не происходит особо.

— Ну ладно? Кто-то же на «Мосфильме» что-то делает.

— Что-то делает кто-то. Что-то кто-то.

— Окей. Олег, вы не интересуетесь произведениями восточного производства — ранобэ или манга?

— Нет-нет, не интересуюсь.

— Почему?

— Я фотографию больше люблю.

— А вы интересуетесь серьёзным кино?

— Конечно.

— Или вы интересуетесь только развлекательным кино?

— Всяким-разным. Я, знаете, переживал долгое время о том, насколько я интеллектуален, а ведь очень хочется быть интеллектуалом.

— Хочется быть умным, да?

— Очень хочется.

— Зачем?

— Чтобы так смотреть свысока и говорить умные вещи. Но я понял, что это не моё.

— Господи. Это значит, вы умный. Я вот глупый по-настоящему, и мне кажется поэтому, что у меня до сих пор есть право говорить умные вещи. Какое вам нравится кино из русского? Вот, например, с каким большим артистом вы хотели бы поработать или с каким большим сценаристом вы хотели бы поработать?

— Я бы очень хотел поработать с Чулпан Хаматовой. Я давний её поклонник.

— Почему вы сразу как-то серьёзно так, грустно, как будто речь идёт непосредственно об умирающих от рака детях?

— Нет. Это называется пиетет. Я выпрямил спину, потому что я очень уважаю её, хотя мы лично не знакомы. Я как-то хотел бы поработать, например, с Кириллом Семёновичем Серебренниковым. Я обожаю его кино. Мне кажется, он гений. То, что он уже сделал, то, что он сделает впереди…

— А какое гениальное кино у Кирилла Семёновича вам кажется более гениальным?

— Выбирая между «Летом» и «Изображая жертву»… Ну «Изображая жертву» — легендарное. «Лето» очень мне нравится.

— Нравится «Лето», да?

— Да. Очень нравится. Мне кажется, это смело. Знаете, я не просто как зритель всё-таки смотрю, а есть ещё какое-то внутреннее ощущение. Мне очень хочется сохранить его энергию и ощущение этой молодости и азарта. Он уже не мальчик.

— Мягко говоря.

— Но он не перестаёт удивлять какими-то очень живыми вещами. И то, как он на сложные темы говорит, мне нравится. Мне импонирует его искусство.

— Мне кажется, он просто пьёт кровь младенцев, которые населяют сейчас «Гоголь-центр». Вот раньше там была артистка Брагарник, а из неё хрен попьёшь.

— Я не исключаю, что он пьёт кровь младенцев, не могу исключать. Всё-таки очень хорошо у него получается, но что касается «Седьмой студии» и артистов, которые вышли из студии и до сих пор в ней находятся, могу отметить: Женя Сангаджиев снял прекрасный сериал Happy End, Саша Горчилин как режиссёр снял фильм «Кислота». Ребята ставят постановки в театре. Ребята вышли за пределы только лишь актёрского ремесла. Я думаю, что та база и тот уровень внутренней свободы и энергии, которые в них поселил Кирилл Семёнович, дорогого стоят. Таких людей сейчас днём с огнём…

— Вернёмся к первому же вопросу про русское кино в жопе. Если сравнивать по какой-нибудь шкале, где стоят какие-то страны. Между чем Россия сейчас находится как кинопроизводитель?

— Сложно сказать. Мне кажется, мы, как и во многих других сферах, страна третьего мира, но мы быстро-быстро-быстро развиваемся. Очень быстро. Я помню, на каком-то мероприятии для Hollywood Reporter, когда выходил «Лёд», бывший наш министр культуры озвучивал какие-то цифры.

— Владимир Ростиславович, вы имеете в виду?

— Мединский. Который любитель комиксов самый ярый.

— А он любитель комиксов?

— Он их ненавидел, какие-то глупости говорил, смешно, честно говоря.

— А что он говорил про комиксы?

— Что комиксы — это для детей и они тупые. Он просто не знает комиксы, поэтому такую глупость сморозил. Комиксы-то разные бывают. Графический роман — это…

— А комиксы — это не для тупых?

— Нет абсолютно.

— А комикс для кого?

— Для человека, который любит читать и которому нравится смотреть.

— А не то чтобы Лев Толстой — это для человека, который любит читать?

— Там есть серьёзные авторы. То же самое, что говорить, что кино — для тупых, потому что ты сидишь и смотришь и там какие-то глупости показывают. Но, если разобраться, есть много разного кино.

— Но это же тоже, согласись, довольно странное развлечение: сидит взрослый дядька, перед ним такой талмуд, а там картинки такие, на которых написано…

— Раньше люди убивали мамонтов, добывали себе пищу, а потом смотрели в какие-то вот эти…

— Правильно. Возможно, об этом бывший министр говорил, что мы уже достигли того момента, когда можно прочитать такую высокую литературу, как сам Владимир Ростиславович, у него много книг.

— Действительно. Может, и так. Он озвучивал цифры какие-то, типа, там, 30% роста годового в финансах или что-то ещё, какие-то очень серьёзные. И он с такими глазами говорил это, тем самым отмечая, что индустрия, по крайней мере в финансовом плане, растёт очень быстро. А это важно. Всё-таки кино, надо не забывать, кроме увлечения, искусства и творчества — это всё-таки бизнес, и без бизнес-составляющей никакого кино, конечно, никогда не будет. И без зрительских денег, и без инвесторов никакого кино никогда не будет. Ни авторского, ни развлекательного — никакого кино не будет.

Сейчас пандемия, конечно, подкосила, но в целом есть ощущение, что всё продолжает развиваться. Может, не так бурно, как четыре года назад, но развивается стремительно. И в плане технологий, и в плане качества вы отметили, что наши фильмы очень похожи на блокбастеры французские. Может быть, это, знаете, какая-то…

— Они давно похожи на блокбастеры французские.

— Да. Я, честно, не проводил такой аналогии. Интересно. Подумаю ещё над тем, что вы сказали. Интересно ещё под таким ракурсом посмотреть. Может быть, в силу того что так или иначе наша индустрия ещё молодая.

— Ну какая она молодая. Господи. Индустрия, которую Сергей Эйзенштейн создавал.

— Того искусства уже нет, и той индустрии уже, разумеется, нет, то есть когда она стала индустрией. Ничего этого нет. Я думаю, что надо считать с конца 1990-х. Вот там начало находится российского кино, после вот этой ямы, после того, как всё развалилось.

— То есть всё, что было до этого, — это советское кино, которое к нам не имеет отношения?

— Мне кажется, да.

— То есть вы считаете, «Андрей Рублёв» или «Иваново детство» — это совершенно другая цивилизация?

— Абсолютно другая цивилизация. Нам, конечно, приятно ей гордиться, но мы не имеем никакого к ней отношения сегодня, как мне кажется. Только умозрительно. Физически — никакого.

— Почему, как вы думаете, вообще вот эта часть развлекательного жанра комиксовая — с продолжениями, с бесконечными сиквелами, с приквелами, с погружением в отдельных персонажей — так захватила мировой экран и фактически, с моей точки зрения, вообще его поглотила? Честно скажу, я вообще ничего, кроме комиксов, в последнее время не смотрю.

— А зря. Есть столько классного кино!

— Я знаю. Но я уже так много пересмотрел классного кино.

— Я не знаю. Комикс-индустрия как идея о супергероях существует давно. Большую часть XX даже века. Но почему в кино это так развивается? Не знаю. Потому что это ярко, быстро, насыщенно, с броской идеей всегда, с социальным контекстом. Это то, что очень легко употребить. Вот. При этом есть Зак Снайдер, который чуть более сложный для понимания и более сложный в своих отсылках и конструкциях, чем, например, кино, которое снимается в Marvel. Кстати, к сожалению, не помню имена режиссёров, которые снимают фильм для Marvel. Зака Снайдера помню. Вот. Он автор помощнее, как мне кажется. Но на любителя.

— У Marvel тоже хорошее есть. Я забыл, сейчас была огромная премьера, тоже на «КиноПоиске», пятичасовая.

— Это как раз Зак Снайдер, «Лига справедливости», DC.

— Это DC, тьфу, господи. Извините, я просто не запоминаю ничего.

— Ничего страшного.

— Я уже дед.

— Всё помнить — голова лопнет.

— Зато я помню персонажей Анны Карениной.

— Это хорошо. Просто это, мне кажется, очень легко употребляется. Это ярко, это быстро, это динамично. Это много.

— Это не тупит?

— Не думаю. Не знаю. Может ли вас убить конфета?

— Да.

— Конфета одна? Нет. Но если вы будете жрать их тоннами и ничего, кроме них, то наверняка. Но конфета сама по себе не есть вред. Есть вред ваша привычка или моя. Я не о вас сейчас говорю. Я не знаю, любите вы сладкое или нет.

— Да.

— Выглядите отлично. Похоже, правильно питаетесь. Короче, конфеты не убивают.

Убивает себя сам человек. И только так. Есть есть огромное количество реально очень умного кино, интересного, сложного, которое ты смотришь, не понимаешь и должен расти. Кино, в котором ты должен тянуться к автору, в котором ты должен его слышать и работать над тем, чтобы получить удовольствие от этого. Не потому, что оно плохое или занудное. Потому что оно сложнее, чем ты. Есть много такого кино.

И я сам учусь смотреть его всё больше и больше. Не всегда удаётся. Часто засыпаю. И тем не менее такое кино тоже есть. Много фестивалей в Москве проводится, во всех городах. И сейчас платформы — пожалуйста.

— Кантемир Балагов сейчас уехал снимать в Америку. Завидуешь ему?

— Конечно. Очень завидую и радуюсь за него, потому что The Last of Us — это игра, в которую играли очень-очень многие люди, которые никак не связаны с геймингом, которые не занимаются этим постоянно. Я вот с женой эту игру проходил. Там настолько крутой сюжет, настолько интересна игра.

• Кадр из игры The Last of Us
• © Wikimedia

— Может, вы там и познакомились.

— Нет-нет-нет, познакомились заранее. Это настолько крутая интересная история, и права на экранизацию просто очень много-много лет никому не давали, а тут вдруг дали, и вдруг режиссёр из России. И конечно, мы все ахнули, и пищим от восторга.

— Вы ахнули... Как ты считаешь, это заслуга Кантемира как режиссёра или Александра Ефимовича Роднянского как продюсера?

— Мне сложно об этом сказать, но я уверен, что заслуга Кантемира, конечно, есть. Всё-таки награды, которые он получил, это награды не продюсерские, а за режиссуру.

— Ты бы хотел поехать снимать на Запад?

— Мне было бы очень интересно попробовать, потому что там другая индустрия, другие правила и многие мои коллеги, которые поработали там и в короткой форме, и в длинной, много всего интересного рассказывают. Это просто по-другому. Не знаю. Можно сильно обогатиться. Я не планирую уезжать в другую страну и работать там. Я не знаю, будет ли мне хорошо, но мне интересно было бы в индустрии поработать попробовать.

— То есть не пора валить?

— Кому-то пора, кому-то — нет.

— Почему тебе не пора?

— Я очень люблю Россию. Правда. Этих людей, эти проблемы, которые есть. Они мне родные. Вот. Хотя, честно, вру.

— Да. Я вижу.

— Если честно, я просто не знаю, где мне будет лучше. Или даже так: у меня есть ощущение, что в других местах мне будет ещё хуже.

— А тебе здесь плохо?

— Нет. Но здесь как-то принято страдать. Вообще страдания — это какая-то такая, вот именно страдания от всего и по чуть-чуть надо сделать национальной идеей. Официально признаться, что нам просто нравится унывать. Вы так не думаете?

— Это Олег Трофим был в программе «Антонимы». До завтра.

— Отличный конец.

— Спасибо.